Вошедший поклонился самым учтивым образом.
Чем долее смотрел на него маленький кардинал, тем более убеждался, что эта физиономия ему знакома.
Мазарини занимался дипломатией, Ла Фон — мошенничеством: два ремесла, которые соприкасаются друг с другом, а если не соприкасаются, то одно вряд ли позорней другого.
— Монсеньер, — произнес Ла Фон.
— Сударь, — отозвался Мазарини.
— Монсеньер проявил смелость, приняв меня, и я тоже выказываю смелость, вступая в беседу с монсеньером.
Но в темных глазах Ла Фона мелькнуло нечто, оспаривающее скромность его слов. Прежде чем сделаться кардиналом, Мазарини перепробовал множество не самых почетных профессий. Он хорошо знал эту породу людей, точно он сам ее вывел. Он сделал жест, который обыкновенный человек истолковал бы как «говорите», но для такой твари как Ла Фон он обозначал: «Ваши речи я покупаю по их истинной стоимости».
Ла Фон не ошибся в оценке. Он и сейчас был столь же скор, как тогда, когда убивал, насиловал, предавал. Три рода деятельности, столь естественные, как нюхать, сморкаться или кашлять для иного человека.
— Ваше преосвященство задаст себе, вероятно, вопрос: что заставляет ваше преосвященство принять меня?
— Нет это из прошлого. Перейдем к будущему.
— Будущее — это я. У меня в руках рычаг, который приведет мир в движение.
— Ессо ! Я не вижу ничего такого у вас в руках.
— Все здесь!
И Ла Фон с такой силой хватил себя по лбу, что кардинал взвизгнул от неожиданности.
— Мы говорим о вещи, которая заслуживает того, чтоб ее рассматривали стоя.
Мазарини скорее раскрылся по частям, чем встал. Он обошел письменный стол и приблизился к Ла Фону, едва не коснувшись его носом.
Если принять во внимание, что этот маневр был предпринят кардиналом и министром, то можно оценить всю его странность.
Впрочем, все прояснилось, едва Ла Фон ощутил прикосновение Мазарини.
Ла Фон тотчас угадал в нем своего хозяина, едва когти кардинала прикоснулись к его плечу, едва он уловил этот ускользающий в сторону взгляд, угадал витающую над ним тень Ришелье. Он не дрогнул, поскольку это был Ла Фон, но подчинился.
— Папка у тебя, приятель? — осведомился Мазарини.
— Да.
— При тебе?
— Да.
— Чего же ты хочешь?
Ла Фон выдавил из себя подобие улыбки.
Но Мазарини это не ввело в заблуждение.
Он вновь устроился в кресле. Опустил голову, обхватил ее руками, посмотрел сквозь растопыренные пальцы на бесстрастное лицо Ла Фона и решил сменить тактику.
