Мазарини вздохнул. Памятуя о том, что он первый министр, он решил явить щедрость и благородство.
— Чего желали бы вы, сударь? Когда? Где? Как? Почему?
И тут Ла Фон продемонстрировал свои мерзкие достоинства полном блеске. Он ответил голосом преисподни, швырнув кардиналу обрубки слов:
— Неважно кто. Неважно где. Неважно когда. Неважно как.
И он извлек из своего капюшона тяжелую зеленую папку с гербом римского иерарха.
При этом доказательстве доверия Мазарини содрогнулся. Он опознал в Ла Фоне дипломата великой школы, той самой, где не принято лгать.
Он нетерпеливо схватил папку, затем усилием воли велел себе утихомириться, убрал когти и, не спеша, ее открыл.
Вынул оттуда листок. Затем второй. Затем третий. Он читал. Мазарини читал быстро, даже если держал бумагу под углом.
Он глянул на Ла Фона.
Почитал еще.
Поднял взгляд.
Мазарини, который хоть и недавно стал кардиналом, был неподражаем в искусстве подмигнуть собеседнику.
Он произнес:
— Господин Ла Фонти?
— Ваше преосвященство?
— Вы все еще здесь?
— Разумеется.
— Отлично. Не уходите. Я сдержу свое слово. И Мазарини поднял руку.
— Карету?
Ла Фон помотал головой.
— Замок?
Л а Фон стал кусать губы, но эту гримасу можно было истолковать как знак согласия.
— Безопасность?
И тут Ла Фон, без конца терзаемый судьбою, поддался внезапно соблазну этого предложения.
— Да, — сказал он.
Тогда Мазарини, в свою очередь, с неподкупной искренностью улыбнулся.
Перо побежало по бумаге.
Он потянул за шнур, позвонил и улыбнулся.
Ла Фон ответил ему неуверенной улыбкой.
Полчаса спустя он очутился в Бастилии.
Читатель без труда вообразит ярость Ла Фона.
Его глаза метали пламя еще более алое, чем топки Пелиссона в момент своего максимума.
Первым его порывом было броситься на стены, чтоб расшибить их головой.
Стены загудели.
После этого наступило молчание, и Ла Фон, поняв всю бесплодность этих попыток, но в то же время пылая справедливым негодованием, решил поразмыслить.
Но размышлять — значит видеть и осязать. В то же мгновение он увидел, точнее, ощутил некую тень, которая поднялась со своего убогого ложа.
— Благодарю вас, сударь, — сказала тень. Полный угрюмости, Л а Фон не проронил ни звука.
— Благодарю вас, — повторила тень еще тише. Вот уже четырнадцать лет, как я не могу сомкнуть глаз, в одиночестве. Если вы станете повторять свои упражнения, я буду чувствовать себя по-иному. Общество — это, знаете ли, в нашем деле великая вещь.
— В каком деле?
— В деле ожидания, — произнесла тень, — ожидания, смешанного с отчаяньем.
