Влюбленный д'Артаньян, или Пятнадцать лет спустя | страница 65



XXV. ТРАУРНЫЕ ПУЛЯРКИ ГОСПОДИНА ЛА ФОЛЕНА

Мы познакомились с Ла Фоленом как с высоким авторитетом по части бульона. Мы видели, как он пытался воспрепятствовать проникновению смерти в покои кардинала, и убедились, что он подчинился лишь воле умирающего властителя.

Глава завершилась; смерть, наглая и назойливая, не отступилась от его преосвященства, она высосала из него все мысли, все силы, убила горестями, — великий кардинал умер, — сомнений не оставалось. Но согласиться с этим — еще не значило утешиться, необходимо было найти лекарство, сначала среди величайших богословов, затем среди тончайшей снеди, от которой исходит запах, стремящийся ввысь, подобно соку в стволе кедра, именуемого человеком.

Приличия предписывали, однако, соблюдать траур и в час трапезы. Исчезло белое мясо, марципаны, пюре, девственно белая репа, свежие форели, еще трепыхающиеся после лова. Настала пора вепрей, матерых оленей, суровых зимних супов.

Раздумья Ла Фолена по поводу диеты были прерваны кардиналом Мазарини.

— Господин Л а Фолонетти, вы так славно покушали в обществе покойного монсеньера, столь лелеемого ангельским сонмом, и да будет земля ему пухом! Увы! Все отошло в прошлое. Мы уже отощали с тех пор, как его не стало. Мой дорогой Фолонетти, каков будет ваш сегодняшний ужин?

Ла Фолен исторг стенание.

— Я подумываю о трюфелях, монсеньер.

—  Ох, трюфели, они такие белые у нас в Пьемонте. Глаза у Ла Фолена стали суровыми.

—  Наши трюфели, монсеньер, черны.

— Черны, черны. Это кстати. Но существует ли разница между божьими тварями, если их поглощают?

Л а Фолен простонал снова.

— Так что же нам остается, дорогой Фолонетти, кроме скорби, которая нас снедает?

— Трюфели. Я ем их ежедневно. Иногда даже путаюсь в молитвах и прошу у Господа Бога: «Трюфель наш насущный даждь нам днесь».

— И Господь слышит вашу молитву?

— Да, слышит. Но с некоторых пор трюфели меня больше не привлекают.

— Баста! Можно внести поправки. Кто мешает вам помолиться о теленке?

— Монсеньер!

— Да, Фолонетти…

— Мы ж не после первого причастия, монсеньер.

— Я понимаю. Вы находитесь во власти чувств. Вам нужны белые голуби, тогда вы исцелитесь.

— Голуби вдобавок к трюфелям? Кощунство!

— Отнюдь! Отнюдь! Возьмите голубей, которые очеловечены: это куры.

Ла Фолен опустил веки, из груди вырвался медлительный вздох, затем он взглянул с восхищением на Мазарини:

— Его преосвященство кардинал Ришелье не ошибся.

— Не будем об этом, мой дорогой Фолонетти. Не хочу вас задерживать далее. Я намеревался всего лишь просить вас об услуге.