10 июня 1643 года, в воскресенье, он, погруженный, казалось, в глубокий сон, пробудился так внезапно, что напугал окружающих.
Человек с усталым лицом, карауливший его у изголовья, вздрогнул от неожиданности.
И тогда тот, который проснулся, пожал, не глядя, руку этому человеку, и прикосновение было как встреча двух больших рыб в морских глубинах: они не видят ни ликов, ни глаз, но одновременно знают и ощущают все, что творится вокруг.
— Сударь, я только что видел прекрасный сон. Принц нагнулся над своим кузеном.
— Какой, сир?
Людовик XIII улыбнулся бледной улыбкой, которою было все сказано, и его кузен покачал с сочувствием головой.
— Мне, кажется, снился ваш сын.
— Мой сын? Ваше величество, вы изволите тратить свой отдых…
— Не отдых, мой кузен. Всего два-три мгновения из лучших и последних, отпущенных мне судьбой. Все-таки…
Голос Людовика XIII звучал печально, однако юная улыбка промелькнула на его губах, столь алых когда-то, но снедаемых ныне болезнью.
— Мне снилось, что ваш сын герцог Энгиенский атакует испанца, что, быть может, само по себе не слишком разумно, но доставляет молодым людям такое удовольствие…
Нежная и мягкая улыбка вернулась на лицо умирающего, словно ему довелось вновь увидеть всех круживших вокруг его трона молодых людей, от Люиня до Сен-Мара, с их сверкающими по-волчьи зубами.
— Битва была жестокой, кровь лилась рекой… Эти молодые люди истекали кровью, хлипкие на поверку… Но мы выиграли битву.
Король Франции ушел с головой в подушки. У него было такое лицо, что в то утро оно навеяло страх на дофина, пятилетнего мальчика.
Учитель дофина Дюбуа спросил тогда своего воспитанника:
— Видели ли вы своего отца, монсеньер? Запечатлелся ли он в вашей памяти?
— Да. Рот у него был открыт, а глаза закатились. В ответ на это воспитатель сказал:
— Желаете ли вы стать королем, монсеньер, если ваш папа умрет?
— Если он умрет, я утоплюсь во рву.
Этот ребенок вошел в историю под именем Людовика IV.
В тот же самый вечер худощавый дворянин с бледным лицом и суровыми глазами, в которых остановились расширенные зрачки, спрятав под плащом свою истерзанную печалями грудь, покидал Париж с видом человека, который отбрасывает прочь ненужную ему вещь.
Он хладнокровно скакал сквозь закат царствования того самого монарха, чью честь ему довелось спасти в годы своей юности.
