— Не сходи с ума и не устраивай диких оргий с пятнадцатью парнями на горной вершине.
Джафи пришел, когда она ужа уехала, потом заявился Кафлин, и вдруг (а у нас было вино) в новом флигеле началась безумная вечеринка. Все закрутилось, когда мы с Кафлином, уже пьяные, шли под ручку по главному променаду городка и тащили, почти неправдоподобные какие-то цветы, которые нашли у кого-то в саду, и нераспечатанный пузырь, орали хайку, «хоо», сатори всем, кого видели на улице, и все нам улыбались.
— Прошел пять миль с огромным цветком! — вопил Кафлин: он мне теперь нравился, он выглядел как очкарик-«жиропупокомбинат», но вид обманчив, он был настоящим человеком. Мы шли навестить какого-то преподавателя английской филологии из универа, кафлинского знакомого, и Кафлин разулся прямо у того на лужайке и, танцуя, ввалился прямо в дом к изумленному преподу — несколько даже его напугав, хотя Кафлин к этому времени стал уже довольно известным поэтом. Затем босиком, с нашими огромными цветами и пузырями мы отправились обратно, и уже было около десяти. Я в тот день получил по почте кое-какие деньги — дотацию в триста баксов, — поэтому сказал Джафи:
— Ну, я теперь все познал, я готов. Как по части отвезти меня завтра в Окленд и помочь выбрать рюкзак, снаряжение и все остальное, чтобы я уже мог сняться в пустыню?
— Хорошо, я возьму машину Морли и заеду за тобой первым делом с утра, а сейчас как ты насчет вот этого винца? — Я зажег маленькую тусклую лампочку под красным платком, мы разлили и уселись вокруг поговорить. Это была замечательная ночь разговоров. Сначала Джафи принялся рассказывать о своей сознательной жизни: как он был торговым моряком в нью-йоркском порту и расхаживал в 1948 году с ножом на поясе, что страшно удивило нас с Алвой, потом про девчонку, в которую был влюблен и которая жила в Калифорнии: — У меня на нее стоял три тысячи миль, пока я к ней ехал, во как!
Затем Кафлин сказал:
— Расскажи им про Великую Сливу, Джаф.
И Джафи немедленно откликнулся:
— Учителя Дзэна Великую Сливу спросили, в чем великий смысл буддизма, и тот ответил: в цветах тростника, в сережках ивы, в иглах бамбука, в льняной нити, иными словами: держись, парень, экстаз — всеобщ, вот что он имел в виду, экстаз — в разуме, в мире больше ничего нет, кроме разума, а что есть разум? Разум — не что иное, как мир, черт подери. Тогда Конский Предок сказал: «Этот разум — Будда». И еще он сказал: «Ни один разум — не Будда». И в самом конце, говоря о Великой Сливе, его мальчике, он сказал: «Слива созрела».
