— Василий… н-ну… Петрович! Да вы п-прямо б-бог! — проговорил восторженно штабс-капитан.
— Ну до бога, положим, мне далеко… Послушайте, молодой, — Злынский обратился к хорунжему, — давайте-ка мы ваши котлеты посмотрим. Вы там что-то хвалились.
Хорунжий быстро вышел из комнаты и вскоре возвратился с большим свертком в руках. Ротмистр раскупорил бутылку и наполнил стаканчики.
— Ну, господа, выпьем по единой, — предложил он.
— Господин ротмистр, вы мне много налили, — запротестовал хорунжий. — Это чистый спирт. Я так не могу.
— Не можете? — Злынский укоризненно покачал головой. — Что же вы, юноша, хвалились, что с красных живьем шкуру сдирали, а спирта испугались? Эх вы, зеленый! Вот берите пример с меня, старика!
Он взял стаканчик и, словно священнодействуя, зашептал над ним:
— Святого мученика Авраамия, Бориса и Глеба владимирских… помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец.
С последним словом ротмистр вытянул весь спирт сразу, закусывать не стал, а только запил водой.
— Так-то, — сказал он и крякнул. — Так-то пили у нас в уланском полку… А, милости просим! — воскликнул он при виде входившей в комнату черненькой сестры. — Пожалуйте, пожалуйте, сестра. Водочку пьете?
— Так у вас же не водка, — жеманно сказала она.
— Ну, это не имеет значения. — Ротмистр захохотал. Он налил сестре, откашлялся и запел густым баритоном:
Пей, друзья, покуда пьется,
Горе в жизни забывай.
На Кавказе так ведется —
Пей — ума не пропивай!..
Штабс-капитан допил свой стаканчик и, сбиваясь на фальцет, подхватил:
Может, завтра в эту пору
Нас на бурках понесут,
И тогда уже нам водки
И понюхать не дадут…
«Да, уж об этом я обязательно постараюсь», — подумал Дундич. Он слушал, о чем говорят, отвечал на вопросы, а сам решал, как выманить хирургическую сестру во двор, где Дерпа держал лошадей. Мысль его, как всегда, работала ясно и точно, отмечая важность каждого слышанного им слова. Многое было настолько значительным, что надо было немедленно передать Буденному, и у него мелькнула мысль — не перестрелять ли всех сидевших за столом и, схватив сестру, умчаться к своим. Но этот план был настолько рискованным, что он тут же оставил его. Рисковать было нельзя. Оставалось спокойно ждать разворота событий. Он громко говорил и смеялся, прикидываясь подгулявшим гусаром. Вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и оглянулся. Штабс-капитан и Красавин, перешептываясь, смотрели на него. Дундич насторожился, но не выдал себя. Чтобы скрыть охватившее его волнение, он обратился к сидевшей напротив черненькой сестре, которая то и дело бросала на него томные взгляды, и затеял с ней пустой разговор, щедро пересыпая свою речь французскими фразами. Между прочим, он спросил, какого она мнения об Александре Македонском, а также читала ли она Канта и Бебеля.
