Сафия расплакалась, тщетно пытаясь вытереть слезы маленьким белым платочком. Саид смотрел на нее и думал: «Как она поседела, постарела! Ее молодость прошла в ожидании этой минуты… Она и не подозревала, какая страшная встреча ждет ее!..»
Саид еще раз посмотрел на Дофа. Он пытался найти в нем сходство с Халидом. Но сходства не было. Он видел только различия. Саид удивился тому, как незаметно исчезла всякая нежность к Халдуну. Воспоминания казались ему теперь пригоршней снега, растаявшего под горячим солнцем.
Доф подошел к нему ближе и, стараясь сохранять спокойствие, встал навытяжку, как будто принимал на себя командование:
— Всего этого могло и не случиться, если бы вы вели себя, как современные, цивилизованные люди.
— Это как же?
— Вам не нужно было уходить из Хайфы. Если же этого нельзя было избежать, вы не должны были бросать младенца! А уж коли так случилось, вам непременно следовало вернуться. Или это тоже было невозможно?.. Двадцать лет прошло, сударь! Двадцать лет! Что вы делали все это время, чтобы вернуть сына? Если бы я был на вашем месте, я бы взялся ради этого за оружие. Вы немощны! Слабы! Вы скованы цепями отсталости! Не говорите мне, что вы прожили двадцать лет в тоске и слезах. Слезы не возвращают потерь, не преодолевают трудностей. Это самое доступное, но не действенное оружие. Все слезы мира не донесут лодку родителей к потерянному ребенку!
Саид отпрянул, пораженный, ошеломленный. У него вдруг закружилась голова. Правда это или длинный, тягостный сон, липкий кошмар, обвивший их, подобно спруту? Саид резко повернулся к Сафие и вдруг остро почувствовал всю глубину ее печали.
— Я не желаю с ним спорить, — сказал он, приблизившись к ней.
— А что он говорит?
— Ничего. Называет нас трусами.
— Он стал таким, потому что мы трусы? — простодушно спросила Сафия.
Саид взглянул на Дофа, который стоял на том же месте. Павлиньи перья на фоне защитного цвета куртки казались большим петушиным хвостом. Неизвестно почему эта нелепая деталь вернула Саиду самообладание.
— Моя жена спрашивает, это наша трусость дает тебе право быть таким? — обратился он к Дофу. — Как видишь, она готова признать, что мы были трусами. Истина на твоей стороне. Но что это доказывает? Ошибка плюс ошибка не дают верного результата. Стало быть, правы были и те, кто бросил родителей Марьям и Эфрата в Освенцим?.. Когда же вы перестанете считать ошибки и слабости других оправданием для себя? Старые слова износились, а теории с ложной посылкой… То вы говорите, что наши ошибки оправдывают ваши, то — что насилие не уничтожается насилием. Первый аргумент вы используете для оправдания своего прихода сюда, второй — чтобы избежать заслуженной кары. Вы прекрасно научились играть в эту игру! Вот и сейчас вы стараетесь превратить нашу слабость в коня для погони и самим оседлать его… Сейчас я еще больше убедился в том, что человек — это проблема, а не кровь и не плоть, которые одно поколение передает другому, словно торговец покупателю — мясные консервы. Но я говорю с тобой в надежде, что ты — человек. Еврей… Будь кем хочешь! Я верю, что когда-нибудь ты дойдешь до истины. Поймешь, что самая страшная вина, которую может взвалить на себя человек, кем бы он ни был, — это уверенность в том, будто слабость и ошибки других дают ему право оправдывать собственные ошибки.
