Мария Эсперанса шла тенистой аллеей вдоль берега озера, и тень перетекала в мелодию танца, там, на острове, струясь дуновением ветерка, овевающего ее плечи, шею… Она присела на скамью и, с облегчением сбросив туфли, закрыла глаза, вдыхая воздух всем своим существом, задумчивая и счастливая, целиком отдавшись тому, что наполняло этот вечер, — далекой музыке, аромату цветов… Но вдруг вернулось воспоминание о том зловещем и страшном, что случилось несколько часов назад — реальность ее чистого лица, отраженного в зеркале, и горькая непреложность приказания: соблазнять мужчин и приносить домой деньги. Воспоминание заставило ее задрожать и пугливо съежиться на скамейке… Она встала и направилась к той части парка, что раскинулась вдоль улицы, ведущей к морю.
Приближаясь к сверкающим огням, Мария Эсперанса начинала различать яркие, светящиеся афиши цирка, разноцветные фонарики киосков, и мелодия музыкального спектакля на озере постепенно замирала, в то время как другая музыка, мелодия танго и веселых маршей, звучащая в кафе, осязаемо надвигалась, касаясь ее щек; она выпрямилась, изменилась ее походка: стала неторопливой, медлительной, старательно повторяющей те движения, которые она репетировала перед выходом. И на лице ее появилось то последнее, заученное перед зеркалом выражение — дугой изогнутые брови, горделиво поднятая голова и обещание улыбки на лице…
Теперь Марию Эсперансу окружал шум другой части парка, оглушая гамом, в котором на музыкальную мелодию накладывались смех, голоса, подзывающие официантов, обрывки фраз, бросаемых официантами тем, кто у стойки. Пока она не шагнула в полосу невыносимо яркого света, грохота и шума, ее защищала тень этого дерева, откуда можно было наблюдать за происходящим на эстрадных подмостках. Трио танцоров, одетых в матросские костюмы, отбивали ритм фламенко.
Миниатюрная женщина легко двигалась меж двух высоких мужчин. У одного было печальное и бледное лицо, на котором резко выделялся длинный нос; другой — худощавый, с набриолиненными волосами и низкой линией лба — всем своим обликом, посадкой головы, движениями узкого тела выражал бесконечную, неизбывную обиду на жизнь. Русоволосая танцовщица, приоткрыв в детской улыбке мелкие, ровные зубы, раскрасневшаяся, возбужденная танцем, встряхивала волосами, с чрезмерной экспрессией подчеркивая ритм — ногами, бедрами, пальцами рук, всем телом; она улыбалась, и яркий луч света слепил ее, безжалостно стирая черты лица, даже профиль исчезал в световом пятне.
