— Да? Чудесно. Я как-то об этом не подумал.
Они подошли к входной двери. Элиссанда открыла ее и вместе с маркизом вышла из дома. Как только они остановились, Вир запел. Элиссанда повернулась, чтобы вернуться в дом.
— Нет-нет, мисс Эджертон, вы не можете уйти. Позвольте мне спеть для вас. Я настаиваю.
— Но я устала.
— Тогда я буду петь под вашими окнами. Разве это не романтично?
Заткнуть бы уши, но чем?
— Хорошо, тогда я останусь и послушаю.
Он пел бесконечно. За это время улитка вполне могла заползти на Монблан, а Атлантида — всплыть и затонуть снова.
Ночью на улице было ветрено и прохладно. Элиссанда дрожала. Ее голые руки и плечи покрылись гусиной кожей. Но маркиз все пел. Даже ночное небо не пожелало ей помочь и выдавить из себя дождь, чтобы загнать певца в дом. В то же время небо было затянуто облаками, и было невозможно предложить маркизу молча посмотреть на звезды.
Неожиданно он замолчал. Элиссанда уставилась на него в полном недоумении. Она уже свыклась с мыслью, что Вир теперь будет петь всегда. Он низко поклонился, едва не рухнув наземь в процессе столь сложного телодвижения, и взглянул на нее с вопросом. Очевидно, она должна была аплодировать. Это пожалуйста. Сколько угодно. Лишь бы избавиться от придурка.
Ее аплодисменты заставили маркиза расплыться в довольной улыбке:
— Рад, что сумел развлечь вас, мисс Эджертон. Я буду лучше спать, зная, что ваша жизнь стала богаче и приятнее благодаря моему голосу.
Элиссанда не ударила его. Несомненно, только за это ее когда-нибудь причислят клику святых. Ведь только святой мог сдержаться и в этот момент не нанести ему какого-нибудь увечья.
Она сопроводила его до двери и даже открыла ее перед ним.
— «Спокойной ночи, спокойной ночи, прощание — сладостная мука»[8]. — Вир еще раз поклонился, шагнул к двери, покачнулся и врезался в косяк. — Кстати, кто это написал, вы не помните?
— Кто-то уже наверняка умерший, сэр.
— Подозреваю, что вы правы. Спасибо, мисс Эджертон. Вы сделали эту ночь незабываемой для меня.
Она втолкнула его в комнату и захлопнула дверь.
Тетя Рейчел спала. Опий помогал ей ускользать от жизни. Иногда — в последнее время все чаще — Элиссанда чувствовала сильное искушение попробовать его самой. Но она опасалась зависимости, в то время как ее единственной целью была свобода. А какая же свобода может сочетаться с зависимостью от снадобья, даже если рядом нет дяди, который, повинуясь собственному капризу, может дать бутылочку или забрать ее.
