Я ничего не мог понять.
— Меня изнасиловали.
Принсилла побледнела. Поднялась, прижав руку ко рту.
— Кто? — спросил я, вставая. — Билл?
— Нет, нет и нет. Папа, пожалуйста, сядь.
Должен признать, что в тот момент в голове у меня помутилось. Меня охватила дикая ярость, словно кто-то порушил, нет, осквернил что-то мое. Не так я отреагировал, не так. Мне бы пожалеть ее. Я бы и пожалел, если бы она попала под машину или свалилась со стула. Я бы думал только о ней. Почему же после ее слов я думал только об отмщении?
Я не помнил, как подошел к камину. И пришел в себя, шевеля угли кочергой.
— Папа? — позвала меня Франсина.
Я смотрел ей прямо в лицо, не позволяя взгляду спуститься ниже, словно боясь увидеть зияющую рану там, где сходились ее ноги. Сколь абсурдными бывают наши мысли!
— Пожалуйста, сядь.
Я вернулся к женщинам, сел.
— Это мужчина, который живет этажом выше. Женатый мужчина, с детьми. Он пришел вроде бы за сахаром.
— Ты сопротивлялась?
— Я хотела перехитрить его. Потом он связал мне руки за спиной. Я ничего не могла поделать.
— У тебя ничего не болит? — спросила Принсилла.
— Щека горела после его оплеухи. Немного болят запястья. Ничего серьезного.
— Слава Богу, — выдохнул я.
Она рассказала нам о больнице, разговоре с детективом, необъяснимой реакции доктора Коха. Я не мог поверить, что психоаналитик может быть таким бесчувственным.
— Пойду постелю тебе постель, — Принсилла встала.
— Я справлюсь сама, мама.
— Мы теперь держим белье в другом месте. У нас потекла крыша и теперь в кладовой всегда влажно. Я сейчас вернусь.
— Могу я что-нибудь выпить? — спросила Франсина после ее ухода.
— Разумеется. Что тебе налить?
— Виски.
Я налил ей шотландского, добавил содовой.
— Спасибо. Я боюсь возвращаться в квартиру. Вдруг он попытается вновь. Неужели нет закона, который защитил бы меня?
Я подумал о нескольких способах защиты, но едва ли кто назвал бы их законными. Кочергу я все еще держал в руке. Ружье стояло у лестницы. По натуре я человек мирный, но меня переполняла ярость.
Хотя обычно по ночам я не пью, тут я плеснул себе виски побольше, чем налил Франсине. Мне хотелось подойти к Франсине, взять за руки, поднять ее с кресла, обнять, утешить. Но при этом я полагал ее оскверненной.
Когда Принсилла вернулась в гостиную, я решил, что женщины, возможно, хотят поговорить о чем-то своем, а потому извинился и ушел в спальню, чтобы поставить ружье на место, в надежде, что вместе с ним останется в шкафу и моя ярость. Но, отделавшись от ружья, я понял, что поднялся наверх совсем по другой причине. Мне не хотелось прибегать к подобным методам, но другого пути я не находил. Вот почему, взяв стародавнюю книгу по юриспруденции, одну из немногих, что я держал в спальне, которую, в этом сомнений у меня не было, никогда не открыла бы Принсилла, я достал вложенный между страниц конверт, запечатанный и с моей собственноручной надписью: «Лично». Сунул конверт в карман халата и спустился вниз.
