Вопреки ожиданиям, поначалу никто не учил нас драться, не стравливал друг с другом и уж, конечно, не давал в руки оружия страшнее палки. Спарта гонял учеников на пределе возможностей: кроссы, подтягивания, отжимания, растяжка, упражнения на равновесие, прыжки – словно спортивную сборную. Иногда, когда я добирался до кровати, у меня не было сил даже раздеться. Я так и засыпал поперек матраса, не снимая кроссовок. Если же мы падали от усталости еще на складе, тренер довольно ворчал: "Ничего, я еще превращу вас из мешков с костями в людей".
Так вышло, что в тот момент кроме нашей четверки у Спарты на постоянных тренировках никого не было. Все остальные либо уже ушли далеко вперед, либо были списаны со счетов. Поэтому мы оказались несколько обособленны от других будущих членов банды.
Искусству боя обучал Гудвин. С виду тренер казался немногословным, но мне почему-то чудилось, что он неплохой человек, несмотря на то, что полностью повернут на боевых искусствах. Его постоянную группу составляли несколько подростков возраста Фрэя, среди которых находился и мой недавний знакомый: парень с африканскими косичками и парой невероятно преданных доберманов.
Дэвон. За ним я наблюдал с особым интересом и опаской. Что-то было в его сущности такое непонятное, как бы не до конца человеческое. Эта странная связь с двумя собаками, будто они единое целое. Звери подчинялись хозяину безоговорочно, выполняли команды, которые не смог бы понять и самый умный пес. А иногда мне даже казалось, что Никта и Эреб были его глазами и ушами, что Дэвон мог видеть и слышать сквозь этих страшных доберманов.
Новое окружение было настолько пугающим и жестоким, не сулившим ничего хорошего в будущем, что мы с Жабой стали напоминать лишь ходячие человеческие оболочки: исполняли приказы, ели, когда дают, спали, когда разрешат, молча терпели наказания. Даже Го осунулся и перестал всех задирать. Одному Фрэю, казалось, все нипочем, будто он находил какое-то недоступное нам удовлетворение во всем происходящем.
Сразу после той истории с разгрузкой лодки, вокруг Фрэя материализовалась плотная стена отчуждения. Никто пока не сказал вслух ни слова, но все знали, кого винить в произошедшем. И если мой друг не был так чувствителен к мнению окружающих, как я, то он был гораздо сообразительнее и прекрасно понимал, что происходит. Чем больше давит к земле чувство вины, тем меньше это показываешь.
Иногда мне было жалко товарища, но чаще всего, особенно после нескольких часов проведенных в стойке на руках, я его ненавидел.
