Правда, когда крестьяне начинали вести себя так, как им хочется — например, поднимали восстание, требуя той самой священной свободы — дворяне почему-то отказывались со слезами на глазах признать крестьян равными себе. В таких случаях дворяне жестко подавляли волнения, заявляю, что рабы должны знать свое место, а не пытаться подняться до уровня свободных людей.
На самом деле, король генерал Нец тоже не был таким уж поборником справедливости. Налоги и поборы с крестьян не снизились, а даже как бы не увеличились. И разбойники по прежнему орудовали в лесах. Нечисть никуда не исчезла. В реках не потекло молоко, и берега не стали кисельными.
Жить не стало лучше, но жить стало легче. Больше порядка стало.
Поэтому-то крестьяне, помнившие лихую разбойничью вольницу Новой династии, когда налеты шаек на городки было обычным делом, любой, отъехавший от деревни на пару миль, мог уже считать себя ограбленным, по стране носились туда-сюда дворянские дружины, отличавшиеся от разбойников только титулом предводителя, добавлявшие суматохи и беспорядка солдаты соседних стран, и вздохнули свободнее, когда железная рука генерала Неца разогнала все это счастье.
Негодовали только дворяне, узнавшие, что в стране есть законы и их — вот наглость! — нужно исполнять. Когда с позолоченной плахи скатились головы тех, кто думал, что титул и богатство сделают их неприкасаемыми, тогда крикуны поутихли.
Легко ли жить при жесткой власти? Смотря с чем сравнивать.
***
Когда начало темнеть, повозка с волами свернула к ближайшей стоянке. На всем протяжении Ирма видела этакие квадратные площадки, выступавшие в стороны от дороги. Оказывается, они делались специально для того, чтобы проезжавшие могли переночевать, не углубляясь в опасный лес. Хотя сейчас Ирме было не до особенностей дорожного строительства. Она уже час прислушивалась к урчанию в желудке и размышляла, как бы заставить крестьянина, чернота зеленой синевы, приготовить для нее что-нибудь поесть. Можно, конечно, прямо приказать, но Ирма уже приноровилась к странностям своего попутчика и подозревала, что после приказа получит на ужин нечто полусырое-полуобгорелое, а потом увидит честный-пречестный взгляд и уверение в том, что ничего другого он готовить не умеет.
Желудок взвыл и Ирма поняла, что согласна съесть хоть живого ужа:
— Якоб, приготовь мне поесть.
— Да, госпожа.
И что, все? Никаких ехидных замечаний.
Якоб спрыгнул с телеги, крутанул в пальцах кинжал, шагнул в сторону леса и обернулся:
