— Ему лучше, благодарю вас, но он был очень болен.
— Вы надо мною издеваетесь.
— Нет.
Бенэн поворчал. Потом сказал:
— Если Брудье в Невере, как он мог прислать вас сюда, сегодня утром?
— Я чистильщик сапог; а также рассыльный. Но дело не в этом. Я телепат.
— Как?
— Телепат.
— Понимаю.
— Я воспринимаю и передаю мысль на расстоянии. Г. Брудье — один из моих абонентов.
— Скажите!
— Невер недалеко. Но сейчас дул восточный ветер, мешавший телепатическим волнам.
— Вот как!
— Моя миссия или, если вам угодно, мое поручение окончено.
— В таком случае… благодарю вас…
— Но мне хочется вам сказать, что вы совершенно превратно рисуете себе причины войны 1870 года.
— Я?
— Да, вы, как и все.
— Весьма возможно.
— Причина войны 1870 года — это я.
— Вот как?.. Я так и думал.
С этими словами Бенэн сделал строгое лицо, холодно поклонился, сел на велосипед, нажал на педаль и удалился.
Он посмотрел на часы:
— Четыре двадцать. Этот обормот говорил мне о поезде в четыре сорок. Теперь, что под этим должно разуметь? В том, что эти благородные александрийцы продиктовал Брудье, сомневаться не приходится. Но Брудье, хоть и классик, всего только балаганный Буало. Это так! Но все-таки для него, как и для меня, есть вещи священные. Я его знаю. Вылазка с приятелем, со мной, да еще такая колоссальная вылазка, которая к тому же является вопросом чести, — нет, этим Брудье шутить не станет. В смысле формы он со мной дурачится; в смысле содержания он серьезен. Если он зовет меня в Невер, значит он там, или будет там. Боюсь, что дедушка Проспер относится к разряду мифов, но это не важно. Во всяком случае, что мне стоит съездить на Лионский вокзал? Если окажется поезд на Невер и если он отходит в четыре сорок, я должен рискнуть и ехать.
Бенэн посмотрел, где он. Тело его доверяло Брудье: оно привело велосипед на площадь Республики.
— Отступать нельзя. Я на верном пути и притом чудодейственным образом.
Он посмотрел на часы:
— Четыре тридцать! Поезд идет через десять минут, самое большее — через пятнадцать, потому что мои часы спешат. Я могу поспеть.
Он разогнал, понесся полным ходом по черноватым лужам, где шины полоскались. Подхлестываемый помет взлетал к небесам. Улица, словно старуха, жующая табак, обдавала Бенэна зловонными брызгами.
Часы на вокзале показывали четыре часа тридцать пять минут. Пригнувшись к рулю, Бенэн въехал во двор; он соскочил на тротуар, вбежал в первую дверь, зацепил шаль какой-то женщины, помчался бегом мимо касс. Только одна из них была открыта. На ней висела надпись:
