Уездный начальник разводил руками и лепетал:
— Сто раз указывал…
Уездный начальник отделался выговором, но фельдшер Фрунзе был вскоре по распоряжению губернатора уволен.
Он был вынужден перейти на освободившуюся вакансию фельдшера в поселок Мерке, в ста километрах от Пишпека, уже в пределах другого губернаторства — Сыр-Дарьинского.
Теперь он бывал в Пишпеке только наездами, редко. Старший его сын Константин был устроен в Верненскую гимназию, а Миша учился в Пишпекском начальном училище.
Но вот в один из очередных приездов Василия Михайловича Фрунзе из Мерке в Пишпек к нему явился учитель Свирчевский и сообщил, что из Верненской гимназии пришло предложение рекомендовать для прохождения гимназического курса самого способного из учеников Пишпекской городской школы.
— Ну и что же? — хмуро спросил Василий Михайлович. Он даже думать не смел еще и второго сына послать з гимназию, тем более что подрастали три малолетние дочери.
Но Свирчевский набросился на него с упреками и уговорами:
— Мы признали Мишу наиболее достойным… А раз так, то хоть из кожи вон вылезь, а образование дать ему необходимо. Просто преступлением будет не дать развиться таким способностям.
И хоть очень туго приходилось семье фельдшера, а все-таки на последние гроши отправили Василий Михайлович с Маврой Ефимовной и Мишу учиться в город Верный, в гимназию.
Отправлен он был, по скудости средств, с так называемой «оказией» — с дунганским товарным обозом. Путь в двести тридцать два километра такой обоз проходил за семь-восемь дней на непрестанно понукаемых неторопливых волах.
К северу от Пишпека, в направлении Верного, местность с каждым километром выглядела все более унылой, угрюмой. Выжженная летним зноем степь, холмы и холмики, покрытые мелкорослой полынью, иглистыми кустиками эфедры. Только свист сусликов нарушал тягостную тишину. Но Миша не скучал в пути.
Время от времени через дорогу, с западных пастбищ на восточные, поближе к горам оборванные джигиты перегоняли большие бараньи отары. Как будто какие-то полые воды вдруг хлынут поперек пути. Еще не остриженная шерсть на тысячах бараньих тел волнится, как рябь на воде, и вся эта живая река шерсти и мяса сопит, фыркает, разноголосо блеет…
— Кимды кой-та? — кричит Миша Фрунзе погонщикам по-киргизски. — Чьи бараны?
— Бектонбай-да… (Все принадлежит Бектон- баю), — слышится ответ джигита, помахивающего длинной тонкой жердью, похожей на пику.
Перевалив Курдайский перевал, обоз несколько ускорил свое движение, и вот, наконец, Михаил увидел перед собой у подножия новой высоченной цепи гор знаменитый Верный, столицу Семиречья. По склонам гор спускались голубоватые хвойные леса, между которыми виднелись быстро несущиеся потоки. Город был весь в садах. Только крыши домов кое-где выступали из сплошной зелени.
