— Врешь, Карась! То «тузите», то «биты». Не может быть этаких глупых названий.
— Ей-богу, точно — «яко биты». И все они, друже, ненавидят друг друга лютой ненавистью, хоть все они — братья во Христе. Этих «рьяных», «настырных» их братья во Христе громили, как самых заклятых врагов, на улицах убивали, так что «настырным», к примеру, пришлось бежать неведомо куда. А на «злых иноверцев», друже, добрые христиане охотились, как на зверей, сколько ученых жен и мужей истребили. Самое путаное, злое, подлое и глупое учение — вот что я слышу о вере твоей от здешних умных людей. Ну, как нам быть с шестой заповедью?…
Скис, побелел Роман, — как побелел бы и скис добрый муж, который жену свою, молодую, пригожую, холил, лелеял, гордился ею пред всеми — и которому вдруг, прибежав, донесли, что вот сейчас ее кто-то видел с кем-то в кустах.
— Врешь, — только и смог он сказать.
И Карась, — как Роман его по дороге сюда, в Самандар, хлопнул друга ладонью по лицу. Роман облизал вспухшие губы, сплюнул розовую слюну — и промолчал, Карась не может врать. Никогда не врал. И если он говорит такое, то, значит, так оно и есть, — если Карась возьмется выспрашивать, то выспросит все как надо.
Да-а. Дело темное, как сказал Карась тогда у бочага, где крестился Роман.
И впрямь, как же быть с шестой заповедью?
— Ладно, — вздохнул Роман. — Вернется странник святой, я его расспрошу.
Всю зиму, до самой весны, ходил он смурый. Он ждал Киракрса. И однажды весной, когда черный лес в пойме Угру затопило талой водой, спустившись с гор, подступил к Самандару с огромной свитой и с дарами Алп-Ильтувару албанский епископ Исраил, дабы обратить дикое племя хазарское в Христову светлую веру.
— «Бог есть любовь», — испуганно пятясь, бормочет странник. — Первое послание Иоанна, глава четвертая…
Нет злее дыма, чем дым горящего войлока. И, видно, от этого едкого дыма плачет Роман.
— Как же, отче, заповедь шестая? — шепчет сквозь слезы Роман. — Она говорит: «не убивай»…
Неподалеку, в степи, горят шатры хазарские. Мычат коровы, блеют овцы. Кричат женщины, дети.
На огромном стволе срубленного под корень священного дуба пьяный гот Иоанн, Романов брат во Христе, рубит тяжелой секирой косматые головы хазарских бахшей. Пьян-то пьян, а рубит сноровисто, умеючи: нацелится — чмок! — и отлетает, оскалившись, голова по ту сторону бревна, а тело со скрученными за спиной руками сползает, дергаясь, — по эту.
Утвердившись на широком пне, епископ Исраил осеняет святым крестным знамением расправу над упорствующими язычниками.
