– Пойдете пешочком. Доберетесь себе спокойно, волков тут еще немцы постреляли.
Полная дама попыталась упасть в обморок.
Старичок в канотье, кряхтя, выбрался из вагона, взглянул на торжествующее мужичье.
– А кто будет чинить дорогу?
– Не сейчас. Пешие прогулки полезны для здоровья.
Радченко зарядил льюис и стоял с ним, как дурак. Или плакатный боец. Сходство подчеркивала улыбка на все зубы.
– Я спрашиваю, кто будет чинить дорогу? – старичок не унимался. – Надо вызвать полицию!
Расхохотался даже однорукий.
Дождь немного стих. Отряд в приподнятом настроении двигался в Малую, на соединение с их небоеспособной частью. Ну должен же хоть кто–то оклематься за два дня. Тот же Яковлев, к примеру, уже деятельно жрал хозяйские сухофрукты, но передвигался по–прежнему вдоль стеночки. Да и распогодилось, хоть обоз застревать не будет. Демченко вот сидит на козлах, как жаба в лопухах, патронташами обмотался, свистит что–то похабное.
– А зря мы тех не постреляли, – пробурчал Радченко, – догонит нас контра.
– Пока они дойдут – ты ж их видел – старичье и толстые бабы, так мы уже и Херсон взять можем.
– А если быстро дойдут?
– А у тебя до седла пулемет приторочен чи веник, теще в подарок?
– У меня нет тещи. Я женат на сироте. Я ее из монастыря в семнадцатом году увел.
– Монашек любишь? – Левчук показал похабный жест.
– Ненавижу. Ни одной красивой бабы. Или жирные, или худющие, за веник могут спрятаться.
– А тогда чего на монашке женился?
– На послушнице. Она еще не испортилась.
– И что ж она делала? – Левчук не отставал. Он никак не мог понять, зачем товарищу такая страхолюдина – рябая, банькатая да еще и стриженая.
– Готовила жрать всему монастырю. И ни одной худой монашки я там не видел.
Левчук прыснул. Мерин под ним недовольно прижал уши. Эсер прекратил отскребать грязь от штанов щепкой, слез с телеги.
– А станцию все равно брать надо, они железку за день починить могут.
– Двадцать человек. – Левчук слышал про самоубийц, но живого самоубийцу видел впервые.
– И льюис. Там же станция, самогон продают. Часть точно будет небоеспособной.
– Шо, все?
– Если бы, – эсер мечтательно облизнулся.
– Двадцать человек. Я станцию брать не буду, я жить хочу.
– И пулемет.
Демченко покрутил пальцем у виска. Это командиру хорошо, у него мозги и так свихнутые, часто нитроглицерин делал в молодости. А у него – жена и дети.
– Мало людей, по деревням и так одни бабы сидят.
– Станцию возьмем, еще кого–нибудь сагитруем.
– Кого? Калек или сопляков десятилетних?
