Белая книга | страница 31

Бабушка вынесла ей хлеб и говорит:

— Вот, милая, ешь на здоровье. Но больше не проси. Самой есть нечего.

Тут курица услыхала бабушкин голос и тихонько заквохтала. Цыганка и говорит:

— Тише, дитятко, не плачь, мы теперь с хлебушком, — закутала курицу детским одеялком и собралась удирать.

Курица почуяла беду и закудахтала громко.

— Ты эдак! — рассвирепела бабушка и схватила с крыльца косовище.

Но цыганке курицу отдавать неохота, воровка знай вертится и вопит:

— Скаженная! Ребенка убьешь! Разве я виновата, что твоя дохлятка сама под одеялко влезла!

Наконец курица выскочила из одеяла, и бабушка успокоилась.

Все эти мелкие происшествия со временем забывались, и цыганки, придя на хутор, смело смотрели нам в глаза, будто ничего и не было. А если кто помянет их плутни, они только посмеются и скажут:

— Так ведь это, милые, наше ремесло!

Хозяин купил у какого-то заезжего торгаша маленькую черную кобылку. Была она неказистая, ледащая, по к середине лета стала гладкая, залоснилась, как взрослая откормленная лошадь. А какая была смирная, надежная! Хозяйский Янис, бывало, подымет ей передние ноги, и она служит, как собака. А то на голову ей напялит свою шапку. И она разгуливает в шапке набекрень, как важный барин. Когда лошади разбредались по загону, только крикнешь: «Кобылка! Ко мне!» — и она тут как тут, будто конь из сказки. Пролезет между жердями изгороди и ветром подлетает к нам. Мы ее водили за собой, как щенка, угощали всякими лакомствами. Брюквой, морковью, бобами, горохом — всем делились мы с нашей подружкой, а она тянулась мягкими губами к гостинцам у нас в руках.

Так прошло лето. Кобылка сильно подросла. Я больше не доставал до ее морды, когда она подымала голову. Дни все чаще бывали холодные, дождливые. Случалось, вперемешку с дождем сеялась снежная крупа. Лошадей больше не выпускали на выгон. Кобылка стояла теперь в конюшне, в высоком тесном стойле. Когда я в первый раз зашел ее проведать, то едва разглядел в темноте белую отметину у нее на лбу. Я всегда припасал гостинец: хлебную корку, картофельную шелуху или еще что-нибудь. Она просовывала морду в щель высокой загородки и губами нащупывала угощенье. Мы с ней водили дружбу и зимой.

Но однажды утром, спозаранку, когда все еще спали, в батрацкую пошел хозяин с фонарем в руке и дрожащим голосом сказал:

— Спите! А в конюшне…

Во всех углах тотчас зашуршали сенники. Люди в испуге вскакивали с постели.

— Воры? — спросил дедушка, поспешно обувая деревянные башмаки.