— Здравствуйте, — сказал Филанджери.
Человек с трудом повернулся, молча взглянул на Филанджери блестящими глазами. Под носом у него скульптор заметил сгусток крови, издали походивший на плохо подстриженные, причудливой формы усы. Филанджери осторожно подошел к нему и увидел, что тот весь дрожит от лихорадки и не может ни говорить, ни двигаться. Филанджери хотел спросить, что с ним, и вдруг заметил его руки, почерневшие и опухшие пальцы, наполовину содранные ногти, превратившиеся в багровые надкрылья. Он присел на край койки, уже не думая о себе, сердце его исполнилось жалостью и вместе с тем чувством отвращения к тому, чем стал для людей этот мир, в котором могли так истерзать пытками это тело, а в застывшем взгляде поселить ужас и безумие, словно это был взгляд животного, не понимающего, почему его заставляют страдать. Своим платком Филанджери отер потный лоб несчастного. Что тут можно сделать? На что надеяться? В этой удушливой тишине он осознал, какие опасности угрожают ему самому, и наиболее страшная из них — потеря сил и энергии, которая для тех, кого он любил, была чревата трагическими последствиями. «Тиски», — прошептал несчастный. Ему изувечили пальцы железными тисками. Филанджери содрогнулся. И вдруг увидел свое отражение в зеркале, висевшем в другом конце комнаты: лицо утопленника. Он пошел в туалет. Раковина умывальника была разбита, кран наполовину вырван. За неимением стакана или какого-нибудь другого сосуда он набрал воды в пригоршню, но, пока дошел до койки своего товарища по несчастью, почти вся вода вылилась, и в руках у него осталось совсем немного. Неизвестный с душераздирающей жадностью припал к его мокрым ладоням. За окном было ясное мартовское небо, ветки деревьев зеленели, и Филанджери подумал, что его собственная жизнь так же хрупка, как эти маленькие зеленые почки. Всю ее целиком он посвятил служению красоте, он забыл о том, что достаточно пустяка, чтобы в человеке проснулся дикарь. Мать его была служанкой, отец рудокопом. Они умерли много лет назад, и сейчас, подумав о них, он увидел их снова на волнистых склонах Апеннин в пору своей юности. В его сердце пробудились нежные воспоминания: притаившаяся в траве лиса, дерево, раскачивающееся на ветру, птица, парящая в лучах солнца, колесо экскаватора и каскадом летящая из ковша вода, фарфоровая настольная лампа, льющая по вечерам успокаивающий, дающий защиту свет. Он не умилялся, вспоминая беззаботного ребенка, каким некогда был, но находил в этих воспоминаниях средство против ненависти и отчаяния, ибо перед этим искалеченным пытками телом, перед взглядом этого человека, вобравшим боль тысячелетий, главным было не сдаваться, остаться самим собой, сохранить верность тому полному жизнелюбия существу, которое он в себе воспитал. «Пить», — простонал несчастный, Филанджери опять подошел к крану, набрал в ладони воды и понес ее, словно дар, роняя по пути сверкающие, как бриллианты, капли.
