— Кто звонил к вам в квартиру около одиннадцати часов?
— Спекулянт с черного рынка.
— Что он предлагал вам?
— Ничего. Увидев, что у меня гости, он сразу ушел.
— А вы его раньше знали?
— Нет. Он зашел ко мне впервые.
— Вы постоянно пользуетесь услугами этих людей?
— Да нет же.
— А сгущенное молоко и пачки сахара, которые нашли у вас на кухне?
— Я сказал, как они попали ко мне.
— Но ничем доказать не могли.
— Это легко проверить в Красном Кресте или в других организациях, я говорил об этом.
— А почему же вы объявили, что это был сосед, которому мешал шум из вашей квартиры?
— Боялся, как бы мои гости не подумали, что я поддерживаю связь со спекулянтами.
— Кроме того, у вас дома находилась одна подозрительная личность.
— Почему же подозрительная?
— Этот самый Марчелло Гуарди — вы даже не можете указать нам, где его разыскать.
— Я действительно не знаю его адреса. Но разве это обстоятельство бросает на него тень?
Филанджери говорил легко и свободно, и эта легкость ободряла его. Несмотря на то что он спал очень плохо, голова его работала безупречно. Он не поддавался страху, отчетливо видел, в каком направлении идет допрос, и сразу мог парировать наносимый удар.
— И к тому же вы в течение многих дней еще кого-то у себя укрывали. Мы располагаем информацией по этому поводу.
— Наверняка эта информация получена вами от моего соседа Линареса, который, с тех пор как овдовел, стал настоящим маньяком.
— То есть?
— Он часами торчит у решетки, разделяющей наш балкон. Дело в том, что у меня бывают натурщицы, которые иногда позируют обнаженными, и тут он дает волю воображению.
— Он слышал, как вы почти ежедневно после затемнения разговаривали с каким-то человеком.
— По вечерам из-за холода Линарес сидел дома, он не мог за мной следить и по-своему истолковал то, что не слишком хорошо расслышал, а это был всего-навсего мой радиоприемник. После того как уехала жена, я стал чаще слушать радио.
— Куда она уехала?
— К нашему сыну на месяц.
— В какое место?
— В Сполето.
«Если так пойдет и дальше, то я, пожалуй, выкарабкаюсь», — подумал Филанджери. На улице послышался автомобильный гудок, рассекший тишину, словно удар сабли по тяжелому занавесу. Полицейский небрежно перевернул страницу протокола и закурил сигарету. Потом нажал на кнопку и велел увести арестованного.
Когда Филанджери спускался по лестнице, он заметил, что комната, где его допрашивали, находилась не на четвертом, а на третьем этаже, и понял, что ошибся, приняв подвал за первый этаж, впрочем, это не имело значения. Он думал о низости Таверы и о том, как предупредить своих друзей, особенно Мари. Для его жены и сына было бы лучше, если б они не сразу узнали о том, что с ним произошло. Когда скульптор спустился в нижний коридор, он обнаружил, что его ведут не в подвал, где он находился прежде, а в другое, более просторное помещение с койками и даже с уборной вместо параши, которая стояла в подвале. Тут было еще и зарешеченное окно, выходившее в сад. Из шести коек только на одной лежал заключенный, безразлично отнесшийся к его приходу. Филанджери, как ни странно, обрадовался этому безразличию. Он закрыл дверь и тоже растянулся на койке. На стенах виднелось несколько надписей, чьи-то инициалы, недавние даты. Сосед, должно быть, спал. Холодный воздух струился из разбитого окна, принося свежий запах земли и мокрых листьев. На потолке сохранилась гипсовая лепка, а около двери — старинный камин с большим зеркалом в богато украшенной золоченой раме. Зеркало с позеленевшими краями отражало свет и чем-то напоминало озеро в далекой лесной чаще. Филанджери понял, что, войдя в комнату, он не сразу обнаружил зеркало, так как все его внимание привлек второй заключенный. Теперь он заметил на потолке сохранившиеся остатки пожелтевшей росписи. Значит, он находится в реквизированном особняке, а это помещение — одна из комнат с туалетом при ней. Он хотел пойти напиться из умывальника, и в эту минуту его сосед тяжело вздохнул.
