— Не позволяй убивать! — воскликнула Вилла голосом, зажатым где-то между мольбой и визгливым требованием и треснувшим на полпути от одного к другому. — Я никогда тебе не прощу, и никому никогда не прощу! (Вот типичная гипербола Виллы Дефорж. «Если ты не перестанешь грызть ногти, — говорила она мне в детстве, — тебя никто не полюбит. Ты никому не будешь нужен и умрешь в одиночестве».)
Генрик Них спустился с чердака первым. На руках у него сидел опоссум, черные и влажные глаза которого стреляли во все стороны, мигая беспорядочно, как пламя, но тело оставалось неподвижно, когти увязли в рукавах Генриковой брезентовой куртки, маленький розовый язык вяло свешивался наружу. Руки поляка — огромные руки, отметила Вилла, с длинными пальцами джазового пианиста из Французского квартала, — как крупная сеть, облегали опоссума. С самоловом наперевес, тяжело дыша, за ловцом следовал Джеральд Дефорж.
— Парень сгреб его как настоящий профи, — сказал он, заметно воодушевленный.
Виллу одолевали одновременно два желания: отскочить и потрогать опоссума, и на миг она потеряла равновесие.
— Притворяются, что мертвая, — сказал Генрик свои первые слова к Вилле. — Славная зверь.
— Куда он его денет? — спросила она у отца. Потом, исправляясь, у Генрика: — Куда вы его денете?
Пожав плечами, он ответил:
— На дерево.
— Но подальше от нашего дома, — быстро сказал Джеральд Дефорж.
— Далеко, — согласился Генрик.
Глядя, как Генрик держит опоссума, Вилла не думала, что он убьет зверушку, но все же не то спросила, не то потребовала:
— Вы его не убьете.
— В городской парк, — сказал Джеральд. — Он может отвезти его в парк.
— Я поеду с вами, — объявила Вилла. — Я вам не верю.
Она солгала. Она верила Генрику. Пусть он и наемный убийца, глаза у него были как у старого пастора, раздатчика ежедневных милостей, а не горькой отравы. Свирепо и длинно откашлявшись, Джеральд стал возражать, но, конечно, как всегда, покорился. До последнего вздоха он боялся путаться в ее нервах.
В голой и замызганной кабине пикапа, где пол был завален бутылками из-под колы, Вилла дожидалась, пока Генрик запрет опоссума в ржавую железную клетку в кузове. Они ехали по городу, и бутылки, сталкиваясь, позвякивали, заполняя молчание неритмичной стеклянной музыкой.
— Наверное, обычно вы их убиваете, — наконец промолвила девушка.
— Нет, — сказал он. Бутылки звякнули в ухабном крещендо. — У меня… тайное место. Я дарю дар.
— Где?
— Прекрасное. Очень прекрасное место. Я вам покажу. Вы хотите, я покажу?
