— Я ищу его и должен найти. Куда бы это ни завело меня, отец, я должен его найти.
— Ничего не знаю. — Старик был уже снова спокоен. — Филип уволил его и прогнал со своей земли, и с тех пор, как он ушел, я его так и не видел.
— И больше тебе нечего сказать?
— Я старик, Том, не принуждай меня. Неверное слово нельзя догнать и вернуть. Оно как камень, что катится по склону горы. Ты вырос сильным и справедливым, и я гляжу на тебя с радостью. Если тебе суждено узнать дурное, сын мой, ты узнаешь это не от меня. До сих пор между нами не текла грязная вода, пусть так будет и впредь. Ты мудрее своих сверстников, поэтому хорошенько прислушивайся ко всему, что говорят вокруг.
Слова с хрипом вылетали из его рта, глаза были опущены, а руки безостановочно двигались. Слушая его, Том почувствовал, что мурашки забегали у него по коже. Так Но-Ингиль еще никогда не говорил. Старый зулус словно прощался с ним и хвалил его в последний раз, как бы предчувствуя нечто неизбежное. Недаром он назвал Тома «хранителем дороги». В маленьком краснощеком мальчике из Англии он угадал, как угадывают первоклассные стати в молодом бычке, сильный, упорный характер, что и выразил в этом прозвище.
Том Эрскин поднес к губам кувшин с пивом, и в ноздри ему ударил терпкий запах живительного напитка. Подняв глаза, он увидел, что по тропинке медленно движется маленькая фигурка в красновато-коричневом шерстяном платье. Это оказалась Коко. Голова ее была обвязана красным платком, и при ходьбе она опиралась на посох: то был крест, обернутый в синий лоскут.
— Теленочек, — сказала она и засмеялась. Приложив руку к груди, она остановилась передохнуть. — Слава Иисусу Христу, я снова вижу тебя собственными глазами.
Из хижины вышла младшая жена Но-Ингиля, чтобы расстелить на солнце циновку для Коко и подать ей напиться из тыквенной бутылки. С тех пор как Коко приняла христианство, она перестала пить пиво. Старуха сняла с себя украшения, платок и поношенную юбку из мягкой кожи, и теперь на ней не было ничего, кроме красновато-коричневого платья, креста и бремени лет. От радости, что видит Тома, она рассмеялась прежним счастливым смехом, но уже не стала поддразнивать его и выпытывать у него, как это всегда бывало прежде, какие-нибудь маленькие секреты и новости. Он не видел ее с тех пор, как она приняла христианство, и теперь она удивила его. Он ожидал какой-то перемены, допуская, что добрая старуха после этого помрачнеет и замкнется в себе, но никак не думал, что она настолько изменится.
