— Евреи, — говорил он, — сражаются с силой, которую им придает отчаяние. Они отважны и хитры. Они тщательно расставляют нам ловушки, и их атаки успешны благодаря строгой дисциплине. Вы, солдаты Рима, — указал он на них рукой, — кому подвластна удача, сегодня сражаетесь без командиров, вы не подчиняетесь их приказам, бежите с поля боя. И вот вы побеждены и унижены. Что скажет мой отец, император, когда ему станет известно о вашем поражении?
Он снова скрестил руки на груди и продолжал:
— Закон предписывает казнить легионеров за малейшее нарушение дисциплины.
Воины стояли, опустив головы.
Я вместе с командирами, окружившими Тита, просили его оказать снисхождение к солдатам. Пусть он услышит их мольбу! Пусть простит их, и отныне они будут беспрекословно подчиняться приказам.
Я сказал:
— Зачем убивать, Тит? Каждую минуту смерть может унести больше жизней, чем ты собираешься отнять! Пусть бог войны выбирает и наказывает!
Мой голос был всего лишь одним из многих, но я входил в число самых старых советников Тита и верно служил Веспасиану, его отцу. Я был другом Иосифа Флавия, с которым он советовался и которого слушал, а Иосиф поддержал мои слова.
— Единственные, кого мы должны наказать, — сказал он, — это преступники и разбойники, которые осквернили Иерусалим и обрекли мой народ на страдания.
— Осада будет долгой, — только и сказал Тит. — Евреи очень мужественны. Но мы победим. Наши стратегия, осмотрительность и храбрость сильнее, чем их отвага. Мы, римляне, завоевали весь мир!
Он повернулся к Иосифу Флавию.
— Ты больше не узнаешь своей страны, Иосиф. Посмотри в последний раз на эти деревья, сады и виноградники. Скоро они останутся лишь в твоей памяти.
Я видел, как солдаты, вооружившись инструментами и топорами, начали рубить виноградники и деревья на холмах.
Они заваливали ручьи землей, ровняли почву, валили заборы, выдирали живые изгороди, разбивали кувалдами камни, уничтожали все, что еще оставалось между укреплениями Иерусалима и лагерями легионов.
Тит велел поставить палатки лагеря напротив башни Псефина, на самой высокой точке в окрестностях Иерусалима. С этого места он мог охватить взглядом весь город.
Перед стенами города не осталось ничего живого, разве только мухи, черными тучами роившиеся над телами евреев и римлян.
