Лицо и взгляд этого человека не лгут. В двадцать пять лет, когда он всего-навсего моряк, путь которого лежит от одного берега Средиземного моря до другого, из Ниццы в Константинополь, и уходит за пределы Босфора к портам Черного моря или Азовского, Одессе и Таганрогу, он пристально смотрит на своего собеседника, удивительно внимательно и серьезно. Его карие, глубоко посаженные глаза окружены мелкими морщинками, часто встречающимися у тех, кто в открытом море подолгу всматривается в горизонт.
В старости взгляд его — из-под седых бровей — останется прежним, прямым и почти таким же ясным.
Впрочем, с 1830-го по 1880 год, за половину столетия, бывшего временем революций, через которое он прошел, участвуя в стольких событиях, что его легче представить себе героем романа, чем подлинным историческим лицом, черты его мало изменились.
У него были светлые, довольно длинные волосы и кудрявая бородка. Когда он расхаживает по палубе корабля, в его облике есть что-то от красоты дерзкого романтика начала века, одного из тех, кто на гребне событий отправлялся завоевывать жизнь. У него большой открытый лоб, правильные черты лица. Его одухотворенность столь очевидна, что этого моряка легко принять за поэта или писателя. Но тело его, закаленное физическим трудом, мускулисто. У него широкие плечи и торс. Этот молодой человек, подбородок которого, скрытый бородкой, несколько слабоват, что свидетельствует о склонности к колебаниям, по складу своему человек действия. И прежде всего действия.
Джузеппе Гарибальди недаром родился в Ницце.
С детства он привык бороться с волнами, перепрыгивать с валуна на валун, взбираться на скалы, тянуть перлинь[1], прыгать с палубы тартаны[2] на портовую пристань. Его ловкость — плод этого отрочества, деятельного, озаренного ярким солнцем, пронизанного упругим ветром, в ореоле морских брызг.
Даже незадолго до смерти, когда ему семьдесят пять, он стар, скован ревматизмом и вынужден опираться на трость, чтобы пройти какие-то несколько метров, когда все его жизненное пространство — его, объездившего мир от Монтевидео до Кантона, от Палермо до Нью-Йорка, от Манилы до Рио, — ограничено клочком земли — площадкой перед домом на маленьком средиземноморском островке Капрера, даже теперь он держится гордо. Его лицо, ни одна черта которого не утратила своей четкости, обрело царственную властность. Белоснежная седина волос и бороды делает ее еще заметнее. Лоб Открыт еще больше, чем прежде, щеки впали, кожа, совсем недавно темная от загара, бледна как мрамор. Однако после пятидесяти лет бурной жизни — никаких существенных перемен. Та же твердость, та же решительность, та же гордость — в лице, во взгляде, во всей осанке.
