«Есть что-нибудь новое?»
Много он пережил за нас в этой комнате.
И мы знаем, мы вечно будем помнить, что Сталину мы обязаны великим счастьем снова, после дрейфа, видеть людей, слышать их приветствия, пожимать их теплые, дружеские руки.
В 1938 году я снова встретился с товарищем Сталиным. Решался вопрос о посылке ледокола «Иосиф Сталин» за седовцами. Была поздняя осень. Седовцы находились на большой широте. И мы еще раз увидели мудрость и предусмотрительность вождя. Давая указание об отправке ледокола, Иосиф Виссарионович добавил, что капитан при первой же угрозе со стороны льдов должен немедленно вернуться обратно. Так оно и было: ледокол дошел до тяжелых льдов и вернулся обратно. Не будь сталинского указания, корабль пошел бы дальше и наверняка зазимовал бы во льдах.
Третья встреча с товарищем Сталиным произошла на приеме работников высшей школы. Она произвела на меня особенное, потрясающее впечатление. Выступало много ораторов — профессора, люди науки. Вдруг товарищ Сталин потихоньку встал (он был очень утомлен), подошел к микрофону и начал рассказывать. Он не произносил речь, а именно рассказывал — спокойно, просто… Я стоял почти рядом с ним и внимательно смотрел на него, слушая его, боясь пропустить хоть одно слово. Из самого, казалось, обыкновенного приветствия возникла речь, полная глубочайшего смысла, возникла одна из самых замечательных его речей — речь о новаторстве. А когда он сказал: «Выпьем за здоровье Стаханова и стахановцев! За здоровье Папанина и папанинцев!» — я чуть было не уронил бокал… Товарищ Сталин подошел ко мне и поцеловал…
После этой встречи я был так взволнован, что, выйдя из Кремля, бродил до утра но московским улицам…
Четвертая встреча с товарищем Сталиным произошла на приеме Гризодубовой, Осипенко и Расковой. Прием происходил и Грановитой палате. Между узкими столами было тесно. Народу собралось мною, а палата небольшая. Сидим в тесноте, разговариваем. Смотрим, товарищ Сталин поднимается из-за стола и начинает пробираться между столами. К кому он идет?
И вот он подходит ко мне, улыбается и тянет за руку. Вывел он меня через всю эту тесноту на середину зала и спрашивает:
— Какое море первое?
— Баренцево, — отвечаю.
— Правильно, — говорит, — Баренцево. А второе?
— Карское.
— Правильно, Карское. Дальше?
— Лаптевых.
— Правильно. Дальше?
— Чукотское.
— Правильно. За здоровье всех тружеников, советских людей, которые работают в Арктике, — сказал он, поцеловав меня.
