Звонок Лазмана был полной неожиданностью для Парамонова.
Во-первых, тем, что звонить и договариваться о встрече должен был журналист, а не интервьюируемый.
Во-вторых, первый вопрос профессора оказался странным: может ли Парамонов говорить спокойно, не стоит ли кто рядом с ним.
Получив утвердительный ответ, профессор предложил раскрывать столь волнующую тему на конкретном примере проблем самого Парамонова. Разумеется, не раскрывая имени больного. А потому было бы разумно – коли Парамонов журналист и редактор – предварительно попытаться самому сформулировать признаки своего заболевания.
Олег согласился, и вот теперь сидит перед чистым листом бумаги, то бишь экраном компьютера, и пытается структурировать и разложить по пунктам собственную пожизненную беду.
Ну, с начала, так с начала.
Первые симптомы – наверное, с детского сада.
Летний, видимо, день. Или самое начало осени – деревья и кусты еще зеленые.
Они играют на улице, в своей группе, около деревянного желто-синего корабля. Тогда он казался большим и практически настоящим.
Зашедшие на их площадку Лешка и Вовик – до сих пор Парамонов помнит их имена – объяснили мелкому, из средней группы, Олежке, что его папу забрали на Луну волшебные палочки.
Олежка детально их себе представил, в отличие от Луны: такие круглые, черные и с загнутой ручкой. Как у дяди Вити, папиного сослуживца.
Но эти палочки были очень волшебные и очень злые.
Так что теперь у Олежки не было не только мамы, но и папы.
Пацан проревел до вечера, отказавшись и от обеда, и даже от мороженого, которое достала из личного пакета сердобольная воспитательница.
Уже дважды приходила медсестра. И если бы дядя Дима, водитель отца, не приехал в этот день пораньше, то, наверное, вызвали бы врача из поликлиники.
Дядя Дима приехал, взял Олежку на руки и добился от него причины его горя. Уже давно зная мальчишку, отнесся к проблеме серьезно:
– Хорошо, – сказал дядя Дима. – Когда волшебные палочки увезли твоего папу?
– Не знаю, – запутался уставший от тоски Олежка. – До обеда, наверное.
– А я его видел час назад! Живого и здорового. И не на Луне, а в КБ.
Как ни странно, это успокоило мальчика.
Рыдания еще некоторое время продолжились, но постепенно затухая: как сказали бы врачи, сознание больного тревожной депрессией остается критичным к происходящему. Если точно доказано, что тревога – ложная, то больной действительно успокоится.
До следующей тревоги: сама-то болезнь никуда не делась, и сохранный мозг просто обязан придумать душевному дискомфорту хоть какие-то рациональные объяснения. Вот он и цепляется за любые реальные, пусть и малозначащие по трезвом размышлении поводы: получается, что депрессия – одна, а ее «одежки» – разные.
