Тогда же, в беседе с ним, доктор и предположил причину происшедшего.
После интенсивного длительного лечения ей впервые стало существенно легче. Она избавилась от груза беспредельной тоски, который давил ее годами.
Но у депрессивных фаз есть «хвосты» – уже не так сильно, как в активный период, однако тоска и тревога могут возвращаться.
Проблема же в том, что «леченый» и уже привыкший к более комфортному состоянию больной, столкнувшись с новой атакой, оказывается перед ней более уязвимым. Как солдат, вернувшийся с фронта на побывку и вынужденный после ее окончания, отдохнувший и разнеженный, снова ехать в окопы, под пули и снаряды.
Из-за этого выходы из депрессий – в процентном отношении смертей – могут оказаться не менее опасными, чем активные фазы.
Самое же ужасное, что на своем телефоне (тогда уже появились автоответчики) Парамонов обнаружил два неотвеченных Лидочкиных вызова.
– Не стоит вам себя винить, – теперь уже психиатр уговаривал его, Парамонова. – Все просто роковым образом сошлось. Она, почувствовав приступ, приняла несколько таблеток – не помогло. И не могло помочь, время нужно. Муж уехал на объект. Родители с внучкой – на даче. Я – в клинике. Телефоны недоступны. А тут – приступ уже вроде бы побежденной тоски. И открытая балконная дверь… Так что здесь никто не виноват. Это война. Кого-то вытаскивают, кого-то теряют.
Психиатр убеждал Парамонова и Лидочкиных близких, что надо успокоиться, но всем было понятно, что сам-то он успокоится не скоро.
Парамонов страшно переживал смерть Лиды.
Он долго не мог привыкнуть, что ее больше нет – насовсем.
И одновременно – сталкиваясь с собственными проблемами – завидовал ее уходу и ее решимости.
Свои стихи он редко кому показывал.
А то, что написал тогда, – вообще никому.
В нем он назвал Лидочку сестрой.
А что, так оно, по сути, и было.
