Хрен догонишь!— то лихрен найдешь!—
Красным дегтем начертал я с тылу.
Долг уплачен хлебу и ножу,
И тюрьме-суме неизносимой.
Оттого и дерзостно гляжу
В гипсовые очи Мнемозине.
Быть тому, чего не миновать.
Мне в бегах, Владычице, споборствуй:
Наглой смерти смрадная кровать,
А над нею — светлячок Фаворский.
....................................
В небесах — златая чешуя
Сыплется бекетовской лепниной,
А внизу — гуляем ты да я
Вдоль по главной, мостовой, любимой.
В Петербурге дальнем не убит —
Только тронут пулею шальною,
Алексан Сергеевич стоит
К Николай Васильичу спиною
(Сюртука, что — помнишь? — прободен
С той январской неутешной вьюги).
Ты высок и строен — и согбен,
И дрожишь от лютой похмелюги.
Но в земле отецкой — ни твоя,
Ни моя вина не виновата.
И стаканом крепкого питья
Здесь утешат страждущего брата.
Чти ж стихи нам, как бывало встарь,
Где слова — в улете безотрадном,
Где недаром уличный фонарь
Назван был —усталым оркестрантом,
Где надменья дымного и слез
Тайная сумесица излита —
Аж под самый Живоносный Крест,
Обличая Русского Пиита.
....................................
Твойespresso— горек был и густ.
Язвы плоти — вычернены йодом.
И взлетел ты — словно пух от уст
Ангела с подствольным огнеметом.
Баллада о беглеце
Раисе Андреевне Беляевой
— Вам кого, вам чего?! — она мне говорит.
На руках уж ребенка держала. —
Мне сказали, что ты был в побеге убит:
Свое счастье с другим я связала.
Из блатного романса
— Я в побеге — убит, но по блату — воскрес,
Ледяного отведав металла.
Лишь под левым соском, где наколот мой крест,
Прободенная ранка мерцала.
Там, на дальней горе, где у замкнутых врат,
Неопознан в кромешной метели,
За стеной потаенной — кладбищенский сад,
Где мы рядом с тобою сидели, —
Совсекретный объект, где сирени в цвету.
Там на вышках незримых, безсонно —
Сколько лет?! — часовые стоят на посту.
Это наша запретная зона.
Я оттуда бежал, как бегут из тайги,
Обманув неусыпную стражу.
Слава Богу, мертвы и друзья, и враги;
Ни единого слова не скажут.
Прокурор не поймет, не прознают менты,
Где меня отыскать, и, как прежде,
Мои руки — крепки, только б верила ты
Этой Вере, Любви и Надежде.
Воровайка, хранимая блядской судьбой,
Извнутри озаренная странно,
Ты в те дни и в те ночи являла собой
Нечто вроде стекла из Мурано:
Многоценного нарда прозрачный флакон,
Осененный лазоревым чадом,
То он медом немел, то вскипал молоком,
Золотым сургучом опечатан.
Хоть изменой твоей до кости я сожжен,
Не сужу, кто из нас виноватей.
