Новый мир, 2009 № 10 | страница 109
Злую память унял я десантным ножом
С именной, наборнбой рукоятью.
От погони — удрал и от смерти — рванул,
От неволи, от лесоповала.
Но с печальной усмешкой следил караул,
Как меня ты в уста целовала.
Я в побеге убит, но вернулся — живой,
А подельники — сплошь перебиты.
И за нами, смеясь, наблюдает конвой,
Опершись o могильные плиты.
На разрушенное старое кладбище в Харькове,
именуемое “Молодежный парк”
…Вновь я посетил...
Пушкин
Тем же примерно шрифтом, что некогдатам
На папиросной коробке писали слово “Казбек”,
Здесьна цементной глыбе начертано “Смерть москалям”.
“И жидам”, — добавил ниже рачительный человек.
Это вполне разумно в отношении тех и других,
Равно и прочих третьих, — все сходится по нулям, —
Тобою не упомянутых: оседлых и кочевых,
Горных, лесных, равнинных, посадских и поселян.
Виждь во гробех лежащу безславну их красоту.
Правда твоя. Однако что же ты медлишь, милок?
Надо бы всех перечислить — и подвести черту
Так, чтобы в прах искрошился краеугольный мелок.
Раз уж ты посягнул заглядеться в подобную тьму,
Не закосни! — откликнись на неотступный зов.
Ухо приставь к цементу: по перечню твоему —
Чуешь? — земля расселась и отдает мертвецов.
Или в себя принимает, согласно реестру.
А нам
Светит фонарь надвратный сквозь увлажненную бязь.
Времени больше не будет. И мы поспеваем во храм
Усекновенский, нисколько не торопясь.
Все государства российского царствования
(слобожанская народная песня)
Эх да.
Эх да никуда я не поеду,
Эх да не пойду я никуда,
Ни в Понизовье, ни в Задонье,
Ни в Замосковны города,
Ни во Немецкую украйну,
Ни во Заоцкие края —
Бо я ж родился в Дикбом Поле
И тамо, знать, и сгину я.
Тамо, где струится Ворскла,
Где пылит Муравской шлях,
Эх, тамо каменныя девки
С письменами на грудях,
Пялят очи ледяные
Эх да на ту закатну медь.
Знать, меня Господь сподобил
Tе письмена — уразуметь.
Тамо, где Царев-Борисов
На Осколе на реке,
Тамо скачет мертвой рыцарь
С черной раной на виске.
И таково он тихо скачет,
И таково он крепко спит,
Что ни кольчугой не возгрянет,
Ни костьми не возгремит.
Тамо, где птицы возгнездятся,
Да воспоют Польскбую Русь,
Эх, тамо в Поле, в Дикбом Поле
Я белым саваном завьюсь.
Эх да тамо в Поле, словно в море,
Я солью белой растворюсь.
Скажи: ты слышала, что смертны наши души?
Однажды Аполлинер написал: “Все мои стихи — это поминовение мгновений моей жизни”.
Гийом Аполлинер был удивительным в своем роде поэтом. Я имею в виду не его поразительную проницательность, не его открытия, не его роль “завершителя” классического периода французской поэзии и пропагандиста нового лирического сознания. Речь о том, что почти все, написанное Аполлинером, — про него самого, и только про него самого. И прежде всего, что понятно, — любовная лирика. В редких стихах оптимистическая, по большей части полная недосказанной меланхолии, а то и трагичности.