Новый мир, 2009 № 10 | страница 109



Злую память унял я десантным ножом

С именной, наборнбой рукоятью.

От погони — удрал и от смерти — рванул,

От неволи, от лесоповала.

Но с печальной усмешкой следил караул,

Как меня ты в уста целовала.

Я в побеге убит, но вернулся — живой,

А подельники — сплошь перебиты.

И за нами, смеясь, наблюдает конвой,

Опершись o могильные плиты.

 

На разрушенное старое кладбище в Харькове,

именуемое “Молодежный парк”

…Вновь я посетил...

                              Пушкин

Тем же примерно шрифтом, что некогдатам

На папиросной коробке писали слово “Казбек”,

Здесьна цементной глыбе начертано “Смерть москалям”.

“И жидам”, — добавил ниже рачительный человек.

Это вполне разумно в отношении тех и других,

Равно и прочих третьих, — все сходится по нулям, —

Тобою не упомянутых: оседлых и кочевых,

Горных, лесных, равнинных, посадских и поселян.

Виждь во гробех лежащу безславну их красоту.

Правда твоя. Однако что же ты медлишь, милок?

Надо бы всех перечислить — и подвести черту

Так, чтобы в прах искрошился краеугольный мелок.

Раз уж ты посягнул заглядеться в подобную тьму,

Не закосни! — откликнись на неотступный зов.

Ухо приставь к цементу: по перечню твоему —

Чуешь? — земля расселась и отдает мертвецов.

Или в себя принимает, согласно реестру.

А нам

Светит фонарь надвратный сквозь увлажненную бязь.

Времени больше не будет. И мы поспеваем во храм

Усекновенский, нисколько не торопясь.

 

Все государства российского царствования

(слобожанская народная песня)

Эх да.

Эх да никуда я не поеду,

Эх да не пойду я никуда,

Ни в Понизовье, ни в Задонье,

Ни в Замосковны города,

Ни во Немецкую украйну,

Ни во Заоцкие края —

Бо я ж родился в Дикбом Поле

И тамо, знать, и сгину я.

Тамо, где струится Ворскла,

Где пылит Муравской шлях,

Эх, тамо каменныя девки

С письменами на грудях,

Пялят очи ледяные

Эх да на ту закатну медь.

Знать, меня Господь сподобил

Tе письмена — уразуметь.

Тамо, где Царев-Борисов

На Осколе на реке,

Тамо скачет мертвой рыцарь

С черной раной на виске.

И таково он тихо скачет,

И таково он крепко спит,

Что ни кольчугой не возгрянет,

Ни костьми не возгремит.

Тамо, где птицы возгнездятся,

Да воспоют Польскбую Русь,

Эх, тамо в Поле, в Дикбом Поле

Я белым саваном завьюсь.

Эх да тамо в Поле, словно в море,

Я солью белой растворюсь.

Скажи: ты слышала, что смертны наши души?

Однажды Аполлинер написал: “Все мои стихи — это поминовение мгновений моей жизни”.

Гийом Аполлинер был удивительным в своем роде поэтом. Я имею в виду не его поразительную проницательность, не его открытия, не его роль “завершителя” классического периода французской поэзии и пропагандиста нового лирического сознания. Речь о том, что почти все, написанное Аполлинером, — про него самого, и только про него самого. И прежде всего, что понятно, — любовная лирика. В редких стихах оптимистическая, по большей части полная недосказанной меланхолии, а то и трагичности.