— А почему бы всей Думе не объявить себя властью?
— Значит, не подчиниться царскому указу!..
Страсти начали накаляться. Профессор Милюков внес некоторое умиротворение:
— Не следует принимать слишком поспешных решений. Будем осторожней и осмотрительней. Мы еще не знаем, что происходит там, — он сделал мягкий широкий жест в сторону окон, — мы не разобрались в обстановке. Насколько серьезно, насколько прочно начавшееся движение? А если волна отхлынет и мы… окажемся…
Он оборвал, не окончив фразы. В неожиданно повисшей паузе каждый мог представить обнаженный остров Думы в море штыков пятнадцатимиллионного царского войска.
Наконец, раздались голоса: в такой обстановке избранники народа должны сплотиться. Все — без различия взглядов, поступившись интересами групп и партий, кои они представляют.
— Сплотиться во имя или против чего? Шульгин стоял на своем:
— Если они идут сюда, чтобы еще раз с новой силой провозгласить наш девиз: «Все для войны!» — то они наши друзья. Но если они идут с другими мыслями, то они друзья немцев. И нам нужно сказать им прямо и твердо: «Вы — враги, мы не только не с вами, мы против вас!»
Шульгину не возразил никто — все здесь были «за войну до победного конца». И когда в недрах смятенного зала неизвестно кем высказанное возникло предложение выбрать Временный комитет Государственной думы, которому сейчас же и вручить «диктаторскую власть», согласились все.
В комитет вошли те же лица: Шульгин — от правого крыла; социал-демократ меньшевик, усердный «оборонец» Чхеидзе — от левого; вождь октябристов Родзянко; глава конституционных демократов Милюков; некий, мало кому известный Владимир Львов — от центра (знали лишь, что он весьма религиозный человек, воспитанник Московской духовной академии, готовивший себя к поступлению в монастырь); а остальные — по двое-трое от других фракций, и среди них лидер трудовиков Керенский.
Едва закончилось избрание и миновала опасность, что его обойдут или забаллотируют, Керенский вскочил:
— Медлить нельзя! Я сейчас поеду по полкам! Могу ли я сказать войскам, что Государственная дума с ними?..
Ах какой он был в эту минуту! Как он жаждал этой минуты! Он словно бы предчувствовал. Всего три дня назад, на заседании в Белом зале, он произнес речь, в которой были такие слова: «Подумайте, господа, подумайте — и не придете ли вы со мною к одному выводу, что иногда гангренозного больного, который умрет через две недели, нужно, как меня недавно, вылечить хирургическим лечением немедленно, — и тогда он воскреснет с новыми силами к новой жизни…» Привнесение личного — испытанный ораторский прием: ему действительно недавно вырезали почку, и в Думе это знали. Его речь цензура запретила печатать в газетах. Кое-кто презрительно отозвался: набор выспренних фраз. О нет, наитие! Предощущение, коим обладают только избранные!.. Он вскинул руку:
