Сопя и поправляя на груди края платья, управительница вступила в Малый двор.
Подумала-подумала, да и свернула в комнаты госпожи Зубейды. Умм Муса, вторая кахрамана, в последнее время сидела там подолгу - а с чего бы? А и правильно, с другой-то стороны, там спокойнее. Ситт-Зубейда - она женщина строгая, но справедливая. Сумеречников к себе в комнаты мать покойного халифа не пускала: так и сказала, что плевать ей, человек перед ней или нет, а мужику при зеббе на ее ковры не ступить. А то ишь чо придумали: мол, ежели у аль-самийа из хурс контракт и в ём запрещено непотребное, так они, мол, контракт подписамши прям и глазом в сторону женской жопы или там сисек не стрельнут. Ага, как же. Мужик - он и есть мужик, будь он трижды с утопленной мордой.
Войдя в приемную, Тумал милостиво позволила снять с себя туфли. Ее тут же подхватили под руки и отвели в следующую комнату. Плюхнувшись на подушки, кахрамана с наслаждением вытянула ноги. Две девчонки тут же принялись разминать ей ступни. Хорошие пальчики, сильные, даже сквозь зимние шерстяные чулки чувствуются.
- Мир тебе, сестрица.
И Умм Муса мягко опустилась по ту сторону чайного столика. Поскольку столик вдвинули под правый локоть - над ногами все еще трудились девочки - Тумал пришлось аж вывернуть шею, чтоб туда посмотреть. В последнее время под затылком и в спине побаливало, да и в голове шумело, когда шею-то поворачиваешь.
- И тебе мир от Всевышнего, сестрица. Как Матушка?
- Нездоровится госпоже. Горе ее точит и мучает.
Тумал понимающе покивала. Сипнув, потянула из пиалы горячий чай. Заела кусочком пахлавы. Вытирая липкие руки о платок, снова покивала. Ну да, горе-то, горе-то какое. Эмир верующих лишил своего благоволения принца Ибрахима! Говорили, что госпожа Зубейда аж места себе не находит с того страшного дня, как обвиненных в заговоре в саду за залом приемов Умм-Касра прикопали. В другой дворец после того переехали - а что ж, жить, что ли, с таким садом? Принца Всевышний избавил от страшной смерти - вроде как Ибрахим аль-Махди припозднился, а уж у причала нужные люди об опасности предупредили. Но не вечно же ему скрываться от халифского гнева?
- А что слышно по делу этой блудницы? - со своей стороны столика осведомилась Умм Муса. - Экая же наглость, и о чем только думала эта Арва...
И тоже с шумом потянула чаек.
Чего-то в последнее время исхудала сестрица, подумала Тумал. Да и цвет лица стал бледноватый, землистый. Подавив стон, кахрамана отвернулась - ох шея, ох болит. И еще эти подвески здоровенные лоб тянут и брякают: почетно, конечно, но уж больно тяжелые. Целая гроздь чеканных серебряных кругляшей у каждой щеки, по шее такое же ожерелье - хорошо, что бусины, каждая с персиковую косточку, полые, а то как нагибаться и разгибаться... Ну и обруч в три пальца шириной - ох давит лоб, ох давит...
