— Что, понравился тебе этот герой? — язвительно спросил однорукий.
Павлик молчал.
— Признавайся, пока не поздно, — снова взмахнул Круппке веревкой. — Молчишь? Что ж, тогда пойдем во двор. Там я хорошее деревце для тебя облюбовал… — И у самого входа, покачнувшись, закричал: — На колени, сопляк, на колени!
Павлик опустился на пол.
— Целуй ноги — прощу!
«Поцелую, и он меня не повесит», — пронеслась мысль в мозгу Павлика. Он сделал нервный рывок к сапогу, но тут же отпрянул назад.
— Не буду! — решительно заявил он, подняв на Круппке полные презрения глаза. «Какой позор, какой позор! — сердце у Павлика учащенно стучало. — Я испугался веревки и чуть было не поцеловал гитлеровцу сапог».
С минуту однорукий стоял, полуоткрыв рот. Его нижняя губа отвисла, обнажив желтые зубы.
— Будешь целовать? — спросил он.
— Нет! — вызывающе ответил Павлик. Он поднялся с пола, выпрямился. — Вешайте, делайте что хотите, я вас не боюсь!
Толстая веревка, словно раскаленное железо, обожгла ему лицо, затем начала грызть, впиваться в его хрупкое тело…
Круппке отнес в комнату потерявшего сознание Павлика и отправился на кухню.
— Наша работа, детка, требует железных нервов и большого самообладания, — произнес он, подходя к женщине, возившейся у плиты.
— Что стряслось, господин фельдфебель? — обернулась к нему фрау Эмма.
Круппке схватил со сковороды кусок жареного мяса, подул на него и бросил себе в рот.
— Это, конечно, телятина?. Новенького, которого Веммер привез, знаешь? Шэрнэнко…
— Знаю. Славный малыш.
— «Славный»! — передразнил фельдфебель. — Все у тебя славные! Этого воробья я поймал с поличным. Он куда-то по ночам ходит. Есть подозрение, что в карцер что-то передает.
Круппке, схватив со сковороды еще кусок мяса, рассказал обо всем, что произошло в его комнате. «Так вот чьи крики доносились из главного корпуса!» — подумала фрау Эмма.
— Послушай, — фельдфебель смерил женщину сердитым взглядом, — Шэрнэнко в нашем гнезде не приживется… Напрасно Веммер привез его сюда. Из этой глины ничего не вылепишь. А ты, детка, — взглянул он снова на нее, — что-то больно мягкосердечной стала.
Немка испугалась:-
— Что вы, господин фельдфебель! Я… Но…
— Но?.. — подозрительно покосился на нее однорукий. — Продолжай, продолжай, детка.
— По-моему, — перевела наконец дыхание немка, — Веммеру об этом рассказывать не следует.
— Почему?
— Он не одобрит ваш поступок и скажет, как всегда: «Наша задача состоит в том, чтобы привлечь этих детей, а не отталкивать их от себя».
