я ничего не могла себе сделать, все деньги ушли только впустую и осталась только одна марка этого учреждения. Ну а Вы же знаете мой характер, что если я что-нибудь захотела приобрести, то я должна это сделать. А здесь-то вот и нет! Вот потому и настроение паршивое. Володичка, я посылаю Вашей маме письмо. Выезжайте из Одессы 11 апреля и встречайте меня. А потом мы пошлем Вашей маме пригласительную телеграмму и будет все в порядке. Пожалуйста, простите мне мои каракули. Уверяю Вас, они ничего общего с моим почерком не имеют. Это происходит оттого, что у меня иногда на нервной почве болят руки и больно не только писать, а даже держать ручку. Еще раз простите долгое молчание и примите мой искренний поцелуй, крепкий, как хороший кофе.
Престарелая еврейская мама, да еще и из Одессы, узнав о намерениях своего самого младшего и самого любимого сына, обрушила на него такой поток проклятий и ругательств, что сынок, который никогда ни перед кем не робел, не боялся махновцев и «жовтно-блакитных» войск Петлюры, еще в те времена храбро смотрел в глаза красным комиссарам, на равных разговаривал с беспощадными чекистами, здесь оробел и… отступил. У матери был свой резон. Ее сын Эмиль женился на русской, которая тоже была «Ивановной». Она никак не могла взять в толк, что и с другой стороны, со стороны Володеньки, ее ожидает еще одна «Ивановна», да еще на крутом «хохлятском замесе».
Коралли написал Клавдии о реакции матери. Она еще не получила письма, но успела послать свое.
Письмо Шульженко к Коралли:
«Мой чуткий дорогой друг! Безмерно тронута Вашим вниманием. Сейчас пишу Вам в кино, так что прошу простить, если содержание этого маленького письма будет немного разбросано. Но право, когда хочется, нужно так много сказать, необходимо абсолютное уединение, ведь только тогда можно заставить мозг правильно излагать мысли. Ну да ничего, свои люди, сочтемся. Так вот, Володя, Вам пишет сейчас человек с больной измученной душой, переживающий разлом, разлом потому, что ведь я к Григорьеву не вернусь, хотя честно должна сознаться перед Вами, считаю это долгом, что я его еще люблю. Люблю не то слово, я больна им до сих пор. Из приличия можно скрывать истину от постороннего человека, но нельзя молчать, нельзя быть нечестной в отношении Вас, который так хорошо, так ласково, так чутко, как никто, подошел ко мне. И в силу не знаю чего — чувства, чувства ли понимания, привели к правильному мышлению, когда человек разбирается в чем-либо, он должен знать все, иначе он запутается, потеряет себя. Помните, Володя, всегда в выдержке и спокойствии — залог счастья. И любовь, если она у Вас с такой глубины передается мне, в этом я уверена, все будущее счастье зависит только от Вас, дорогой мальчик, ибо я сейчас так переутомлена, так истощена, что держусь на ногах только нервами. Итак, если Вы меня любите, Вы поймете меня. Если же любовь Ваша неполная, нам с Вами не по пути. Могу честно сказать о себе, что очень к Вам привязалась искренне, по-товарищески, так сильно привязалась, что теперь мне Вас очень не хватает, а остальное зависит от Вас. Итак, Володя, если Вы действительно всеми помыслами, всем существом со мной, тогда я всей душой с Вами, тогда мы союзники. Вы всегда понимали все, поймете и меня.
