— Чего ж плакаться?
— А русскому человеку поплакаться — сил набраться! Куда Палласу без меня деваться? Мои чучела живут в Англии, во Франции, в Германии. Цена мне потому великая. Обучил бы тебя, да теперь некогда.
— Мертвой натуре не хочу обучаться.
— Мертвой? Мои совушки и зайцы свое отбегали, отлетали, а мне как живые.
Шумский взял в рот капельку вязкого состава, чмокнул, порассуждал:
— Язык недаром мягкая часть во рту. Язык принимает на себя действие распущающихся по нему тел. Так за каким делом?
— Протасов велел шкафы открыть — описание гербариев стану делать.
— Пойдем.
— Дядь Ксень, а Паллас — это кто?
— Паллас-то? Знатный господин. Академик всех мировых академий.
5
В свободные часы Вася торопится во флигель на берегу Невы — в кунсткамеру. Нередко увязывался с ним Мишенька Головин.
Залы музея в вечерние часы пусты. Точеные деревянные столбы поддерживают легкие галереи. С потолка свисают высушенные змеи, рыбы, непонятные чудища. Из шкафов раскрытыми глазами глядят заспиртованные жабы, ящерицы, человеческие зародыши. Склянки завязаны говяжьими пузырями, изукрашенными для натуральности мхом, раковинами, растениями.
И сторожит этот могильный покой восковой царь Петр. Откинувшись в кресло, Петр словно подсматривает за мальчиками.
Жутко! Так и кажется, сейчас встанет, расправит сомлевшие плечи, поведет грозными бровями.
Царь в лазоревом, шитом серебром платье, с орденом Андрея Первозванного на груди, с коротким морским кортиком на бедре. Черные усы топорщатся двумя узкими перышками. Рядом дубинка с набалдашником из слоновой кости.
Но не встанет царь Петр, нет такой силы, чтобы оживила восковую персону, окрасила живой кровью щеки.
Из шкафа вынули толстую папку с засушенными ромашками. Сумерки незаметно расселились по углам залы. В темноте растворились сушеные тела змей и рыб, лишь огарок свечи борется с теменью.
Тихо. То не мышь поскребывает под шкафом — то Васино гусиное перо шуршит по листу бумаги.
Мишенька удивляется:
— Васька, ты так и чешешь: то по-латыни, то по-русски, то по-немецки. Когда успел так насобачиться?
— Раз прочитаю — слова сами и западают.
Неслышно подошел Шумский:
— Долго еще шебуршить будете? Закрываться хочу.
— Скоро, дядя Ксень.
— Ну, пиши, сынок…
— Сколько же путешествие ваше продлится, господин Шумский? — спросил Мишенька.
— Сказывают, лет пять. М-да, ребята. Я не печалюсь. Один-одинешенек, все одно где помирать.
Вася улыбнулся:
— Ему поплакаться — сил набраться.
— А и верно, ребята. По правде, иду в хождение с превеликой охотой. Мир познаша — себя познаша.
