Повесть об отроке Зуеве | страница 32
— Юнгой?
— Ага!
— Так у них же три фрегата?
— Ага!
— И мне местечко найдется, как думаешь?
— Нешто не найдется!
— А возьмут?
— На что у меня ломоносовская карта? Сам Михаил Васильевич велел заполнить при случае. Вот и случай.
— А до Архангельска как доберемся?
— От рыбных рядов пустые обозы туда ходят. Я уж разузнал…
Ранним февральским утром, до побудки, мальчики покинули Троицкое подворье. Обозчик, мужик лет пятидесяти, завернутый в овчинный тулуп, сторговался за два рубля взять их с собой. Накрыл сеном, меховой шубой, пахнущей треской.
Сухая солома лезла в ноздри; поскрипывали по свежему снежку полозья. Вася нащупал руку товарища.
— Ты чего?
— Теплее так.
— А боишься все же?
— Боязно немного.
— А что отец с матерью подумают?
— Напишу им письмецо с первой станции.
Лошади быстро домчали сани к северной подставе. Послышался окрик часового;
— Кто таков?
— Да рыбой промышлял, солдатик.
— В санях что?
— Мануфактура. Пороху купил. Детям угощеньице.
Под шубу залезла холодная, цепкая, ищущая рука. Солдат раскидал сено. На Васю уставился служивый из отцовской роты.
— Вот так мануфактурка! Сын Федора Зуева? Ты куда это навострился? Да тут еще один пострел? Стой-ка, кликну сержанта.
Больше всех кипятилась саксонской нации вдова:
— Уф-фолить, уф-фолить, чтоб другим было непоф-фадно.
Астроном Румовский, однако, восстал против такого наказания. Защитил «ослушников» и профессор Протасов. «Намерения школяров были продиктованы высоким помыслом», — заключил он.
Зуева и Крашенинникова на три дня заперли в холодную, под замок. Так вместо Каниного Носа побывали они в карцере на воде и хлебе.
Глаза Румовского горели. Он говорил о широтах и долготах так же вдохновенно, как учитель Мокеев о гекзаметре. Учил определяться на местности по звездам, ибо «всякая точка на земле свое местожительство имеет».
— Долго-о-ота-а! — выпевал Румовский, и слово это в его устах было протяженным, как пространство. — Что она есть? В долготу смотрит все мироздание — с солнцем и луной, со звездами и планетами. А мы глядим в небесные сферы, и что кажется сперва непостижным, безбрежным, то становится уловленным твоею ладонью, па которой покоится малая ландкарта.
Учитель умолкал, набираясь нового вдохновения и энергии. Глобус в его руках трепыхался, как пойманное живое существо, словно хотел вырваться в заоконные просторы безграничных долгот и широт.
Румовский вел школяров в обсерваторию, учил пользоваться приборами.
Подмигнул Зуеву:
— Я сам путешествовал, хотя и астроном, и чувствительно не могу не разделить тягу к землепроходцам…
