— Молитва помогала?
— Я сам так думал. А уж потом понял: отец ловко баркасом управлял. Вот и женщины, как мужья-поморы уйдут на путину, молились о спопутных ветрах. Чтобы с ловли возвращались невредимыми. Насадят на щепку таракана, спускают его, сердечного, в море. И не просто, а с приговором: «Поди, таракан, на воду, подыми, таракан, севера, ветра попутного пошли». Таракан всегда к прибыли.
Пили чай с медом, с пирогами.
— Балуйтесь медком, — потчует хозяин, — да не завязните, как мухи.
Михаил Васильевич к чему-то прислушивается: то ли к заунывной песне за окном, то ли к звукам далекой юности. Пальцами прищелкнул:
Услышали мухи
Медовые духи.
Прилетели, сели,
В радости запели.
Егда стали ясти,
Попали в напасти,
Увязли бо ноги.
Ах, плачут убоги.
Меду полизали,
А сами пропали.
— Вот так побасенка! — хватаются мальчики за животы.
— Грех молодости. В Спасских школах на уроке пиитики урок задали. Вот я про-мух-едоков и сочинил… В словесных классах лекции читал нам учитель Свентицкий. Учил нас: «Юноши, вирши есть искусство о какой бы то ни было материи трактовать мерным слогом для увеселения и пользы слушателей». Вот я, братцы, и решил слушателей увеселить.
Ломоносов округлил рот бубликом, показал Свентицкого.
— Вирши из вас кто любит?
— Почитываем, — отвечает Коля Крашенинников. — Тредьяковского знаю: «Начнут на флейте стихи печальны, зрю на Россию чрез страны дальны…» Цидулку Сумарокова еще знаю. Когда отец мой умер, Сумароков в цидулке о нас с братом напомнил…
— Как же, знаю. — Ломоносов ерошит Колины волосы. — «Когда б ваш был отец приказный человек, так не были бы вы несчастливы вовек…» Знаю, братец!
— После цидулки меня и приняли в гимназию на казенный кошт.
— Да, Коля, отец твой не был приказным человеком, оттого и не нажил состояния. А вот натуралист был замечательный. Его книга о Камчатке преполезнейшая.
— Дома у маменьки много гербариев осталось.
— А сам не собираешь?
— Раньше засушивал, да бросил.
— Вот, братец, напрасно.
— Терпения не хватило, Михаил Васильевич.
— А приучайся. Отец твой, Коля, помню, богатейшую коллекцию собрал для кунсткамеры. Флору вокруг нашей столицы изучал. Как-то показал мне свое описание. Пятьсот шесть растений. Знаешь про это?
— Знаю. И еще кой-чего знаю, мать рассказывала.
— Чего же?
— А то сами не знаете? Пятьсот седьмое растение в отцову коллекцию дали.
— Было такое! — Михаил Васильевич утер платком лысину, щеки его разгорелись. — А как, изволь, быть? Я ведь не ботаник. А приметил: в крашенинниковской коллекции нет любимого мною колокольчика широколистного. А эти колокольцы в моем летнем поместье в Усть-Рудицах повсюду росли. Вот и напомнил твоему отцу…
