А она что? Она так зарыдала, что страшно было смотреть. А когда она перестала плакать, что она тогда сказала? Она сказала мне — уходите, и чтобы вашей ноги здесь больше не было. Мне захотелось схватить стул и трахнуть ее по голове.
И тогда я придумал такой номер: написал ей, будто я старый приятель Акселя и теперь живу в Джерси. Что я должен Акселю семьсот долларов — он будто бы дал их мне взаймы пятнадцать лет назад, еще до женитьбы. Что всех денег у меня сейчас нет и я буду посылать ей по двадцать долларов в неделю, пока не выплачу долг. Вложил в письмо две десятки, отдал его одному приятелю, он тоже коммивояжер, — пусть бросит в Ньюарке, чтобы ей даже в голову не пришло, от кого эти письма.
К удивлению Розена, Дэвидоу перестал записывать. В блокноте больше не было чистых листков, он бросил его на стол и зевнул — впрочем, слушал он вполне дружелюбно. Просто его любопытство уже было утолено.
Розен поднялся, полистал блокнот. Попробовал разобрать мелкий неровный почерк, но не смог прочесть ни единого слова.
— Это не английский и это не идиш, — сказал он. — Неужели древнееврейский?
— Нет, — сказал Дэвидоу. — Так, один древний язык, сейчас на нем уже не говорят.
Розен снова опустился на койку.
Продолжать рассказ явно не было смысла — больше его ни о чем не спрашивали, но он считал, что должен договорить до конца.
— И все мои письма пришли обратно, — сказал он угрюмо. — Первое она еще вскрыла и после опять заклеила конверт, а остальные даже не открывала.
«Это же странное дело, — говорю я себе, — вот человек, которого ничего не заставишь взять. Но я таки ее заставлю».
Я пошел к своему адвокату, и мы с ним составили завещание: все, что я имею, — все мои ценные бумаги, и оба мои дома, и мебель в придачу, и моя машина, и все, что у меня лежит в банке, — все, до последнего цента, пойдет ей, а после ее смерти то, что останется, перейдет девочкам. И страховка моя — то же самое. Они будут моими наследницами. Подписал я бумагу и пошел домой. А дома открыл в кухне газ и сунул голову в духовку.
Теперь пусть попробует сказать «нет».
Дэвидоу поскреб небритую щеку и кивнул — остальное было ему известно. Он встал и, прежде чем Розен успел остановить его, лениво поднял штору.
На улице уже темнело, но под окном можно было различить женскую фигуру.
Розен сорвался с койки — взглянуть.
Это была Ева. Она смотрела на него затравленными, умоляющими глазами и протягивала к нему руки.
Он в ярости замахал кулаком.
