И это счастливо совпало со стремлением тезеевых аристократов просвещать афинян. Были придуманы мелкие награды, раздавали их сочинителям восхвалений Гераклу прямо на людях. Эффект был таков, что сочинение ритмически выстроенных речей приняло повальный характер. Начав с Геракла, увлекшиеся стали общаться подобным образом со знакомыми, затем взялись и за своих близких, домашних, затем - соседей и далее, и далее... Круг расширялся. Кто-то из самых находчивых придумал, чем его стягивать. Стал записывать то, что напридумал. За ним - другой, третий. Кто конкретно были эти первые писатели, никто и не запомнил, потому что записывать каждый свое принялись чуть ли не все. Записывать придуманное, будто это долговое обязательство или сообщение на другой берег моря. Откуда ни возьмись, объявились и переписчики, кто за плату готов был аккуратными буквами занести на свитки или таблички сочиненное другими. Наиболее увлекшиеся придумали оставлять свои записи под печатью в храме. В свитках или на кипарисовых табличках, словно речь шла о законах или священных преданиях. И естественно, куда деться от новых веяний, священнослужители стали назначать плату за хранение напридуманного смертными. Спор даже наметился. Куда более пристойно складывать написанное - в храм Аполлона, Диониса или в государственное святилище Афины.
Никто, правда, не кинулся разворачивать чужие свитки. Чего их тревожить, если сам все сочиняешь и сочиняешь...
И надо же... Всем казалось, что ничего особенного и не произошло. Писали же - пусть тайно - и прежде на оградах, статуях и стенах храмов любовные признания, ругательства и пожелания кому-то отправиться куда подальше... Много писали.
Однако, из необозримо написанного количества теперь определилось и некое новое качество. Направление даже. Начали, помним, афиняне с восхвалений Гераклу, незаметно перешли на себя, на своих ближних и дальних соседей. Тут на одних восхвалениях не устоишь. Себя сочинители не щадили. Мало ли у тебя самого недостатков. А других земель греки - такие разные. Сверхпростодушны наивные беотяне. Сверхдисциплинированны строгие спартанцы... Крайности - и есть недостатки. Есть они и в Афинах. И все-таки при всей многоречивости, болтливости, неистребимого любопытства, пустой суетливости многих афинян, афинянин, если он хорош, то - особенно хорош. И лучше человека нигде не сыщешь.
Вот такое направление в настроенности афинян определилось.
Молодые тезеевцы, радовавшиеся повальному увлечению сочинительством, вдруг всполошились. Кто же будет теперь хранить в памяти сокровища священных слов, если передать и их мертвым буквам? А к тому идет. Что будет с самой памятью человека? Как она оскудеет? Записанное может стираться, как вычисления на восковых табличках. Вычислишь и сотрешь. Вычислишь и сотрешь. Еще священный текст может быть стерт случайно или по чьей-то злобе. Еще совсем недавно Герофила и Мусей потешались, представляя, как всякий будет записывать все, что взбредет ему в голову. Какое море чепухи и бессмыслицы... И молодые аристократы из окружения Тезея, то ли для того, чтобы превзойти простонародное сочинительство, то ли для того, чтобы ослабить разрушительное влияние его на память - хранительницу священного договорились записывать только самые удачные свои сочинения, когда слова ложатся в некое целое и это целое будет словно пропитано нектаром и амброй, прокалено прометеевым огнем. Так возникли понятия "иносказание", "аллегория", и в конце концов - понятие образа. Иносказание не терпит пустопорожнего многословия. В нем соединяются мысль, чувство и слово, и приобретает оно волшебную, неизъяснимую глубину, широту и одновременно точность. Такое стоит записывать для других.
