Во всяком случае, было очевидно, что Вера Николаевна испытывала перед своим повелителем - в общем-то, совсем не похожим на Ивана Грозного влюбленный трепет, может быть даже преклонение верноподданной.
До этой древнерусской моды она, кажется, называла Бунина на польский манер: Ян.
Я приносил Учителю все новые и новые стихи и рассказы.
- Обрати внимание, Вера, - говорил Бунин, держа в руке мои сочинения и кивая на меня головой, - как и все начинающие, он воображает, что литература принесет ему славу, деньги, роскошную жизнь. Признайтесь, милостивсдарь, обращался он уже прямо ко мне, - что вы мечтаете о своих портретах в журналах и газетах, похвальных отзывах в прессе, подумываете о собственной даче в Финляндии, о текущем счете в "Лионском кредите", о красавице жене, об автомобиле! Обрати внимание, Вера, как он покраснел. Сейчас будет врать, что ничего этого не желает, а желает только одного - чистого искусства. Так вот что я вам скажу, милостивый государь: не воображайте, что все знаменитые писатели непременно богаты. Прежде чем добиться более или менее обеспеченного - весьма скромного, весьма скромного! - существования, почти все они испытывают ужасающую бедность, почти нищенствуют. Не верите? Так вот: скажите мне, как вы себе представляете, например, Куприна? Знаменитый писатель, не так ли? Всюду издается, имеет громадное имя, кумир читающей публики. Согласны?
- О, конечно.
- Так вот-с, позвольте вам сказать, что у этого знаменитого писателя Куприна случались в жизни месяцы, когда в кармане не было трех копеек. И не в переносном смысле, а в самом буквальном: трех медных копеек.
Бунин так выразительно произнес эти слова, что я как бы воочию увидел на его протянутой ко мне ладони медную монету с почерневшим орлом - царские три копейки, которые тогда уже исчезли из обращения, как, впрочем, и вся царская разменная монета, замененная почтовыми марками - синими десятикопеечными и зелеными двадцатикопеечными и странными бумажными желтыми полтинникам, выпущенными одесской городской управой с гербом города - в виде геральдического щита с черным якорем; так что в портмоне вместо мелочи носили все эти потертые бумажки.
Бунин уносил мои рукописи к себе в комнату, а затем через некоторое время возвращался с ними обратно на террасу, говоря:
- Ну что ж. Продолжайте. Кое-что есть, но надо работать и работать.
Или что-нибудь подобное.
Дома я внимательно изучал следы, оставленные его карандашом или ногтем: легкие подчеркивания, нотабене, галочки, птички, восклицательные знаки, - и ломал себе голову над их значением.
