Не прошло и полугода, как мое предощущение отменно подтвердилось.
Сперва это былое объявилось давними письмами. Два моих друга — Юлий Китаевич и Саша Окунь дали мне (каждый — по огромному конверту) те пожелтевшие уже листки, что я многие годы посылал им в Америку и Израиль. Письма шли через Москву, их отправлял и получал наш общий друг, а потому они почти не пропадали. Я с наслаждением окунулся в свои каракули тех лет и много трогательных, начисто забытых эпизодов там нашел. Вот, например, двухлетний сын мой Милька в ночь под Новый год (семьдесят шестой, таким образом) ходил под нашим шумным столом, не путаясь в ногах и никому не мешая, а потом три раза подряд покакал разноцветным конфетти. А вот он десять лет спустя (наслушавшись, очевидно, монологов Тоника Эйдельмана) вдруг спрашивает меня, что главное для великого человека. Я опешил и ответа не нашел. А Милька объяснил мне назидательно:
— Главное для великого человека — не сказать какую-нибудь глупость, потому что ее сразу же запишут.
А художник Миша Туровский из первых строчек песни Окуджавы о веселом барабанщике сделал магическое заклинание и ближе к вечеру шаманским голосом напевал: «Встань, как раньше! Встань, как раньше! Встань, как раньше!»
Но подавляющее большинство писем — из сибирской ссылки, из шахтерского поселка Бородино Красноярского края. И тут я находил немало из утраченного памятью. Я тогда работал далеко от дома и обратно добирался на попутках. Машины-углевозы шли одна за другой, и ни один водитель не отказывался подвезти. И как-то, подобрав меня, шофер спросил, закуривая:
— А это ведь, наверно, ты и есть?
— Конечно, это я и есть, — ответил я охотно, и приятность от известности легко овеяла меня, — а ты о чем?
— Да мне ребята говорили, — объяснил водитель, — тут у нас на трассе какой-то хер объявился, всем говорит спасибо-пожалуйста.
Вот первое же после лагеря письмо:
А тот певец еврейских джунглей,
кто так исчез однажды вдруг,
из глубины сибирских углей
тебя приветствует, мой друг!
Я в этом письме немедля (со свирепой, разумеется, конспиративностью) хочу узнать, выходят ли стишки:
…Меня очень интересует судьба того идиота, укрывшегося псевдонимом, как купающаяся блядь — ладошкой (см. картины классиков живописи, фамилии пока не помню, ибо еще путаю эстетику с перистальтикой)…
От чтения этих дивно безоблачных желтых листков на меня пахнуло подлинным воздухом тех лет, непреходящим ощущением плена (именно плена, а не рабства) и ежедневно висящей над головой опасностью вернуться в лагерь. Странно и щекотно было думать, что из глухого сибирского села шли эти весточки в Израиль и Америку, далекие от нашего захолустья гораздо более чем тысячи километров пространства. И невероятно потому тянуло меня делать выписки из моих потусторонних посланий.
