Толстый тоже куда-то ускакал, растворившись бесплотной тенью, наподобие опера. Михаилу собрали все продукты, разлетевшиеся в ходе эксцесса, причём все пришедшие в негодность заменили без малейшего напоминания. Миловидная кассирша, глядевшая слегка обалдевшими глазами на Курмина, держащего пакет со льдом, и на тандем Семёныч-управляющая, суетящийся с его покупками, пробила всё в мгновение ока, и даже дала сдачу на триста рублей больше необходимого. Деньги были возвращены, управляющая принялась виевато благодарить Михаила за человечность и прочие гражданские сознательности. Курмин не реагировал. Потом её позвали из зала, и она умчалась, пригласив непременно заходить ещё. Михаил остался один на один с Семёнычем. Тот помог собрать покупки в пакет, стараясь не лишний раз не смотреть на Курмина, старающегося лишний раз не смотреть на Семёныча. Протянул пакет.
— Ну, счастливо… — взглянул Курмину в глаза, и грустно-философски сказал, — я хотел как лучше…
"А получилось как с унитазом, — так же философски подумал Михаил, нисколько не обижаясь на охранника, — он наверное тоже каждый раз думает, что ему Шекспира читать пришли, а получается одно и то же…"
— Да ладно, вы то в чём виноваты… — по сути дела это была чистая правда, и Семёныч, кивнув с всё равно чуточку виноватой улыбкой, пошёл на свой пост. Приключение закончилось. Курмин пошёл к выходу.
Толстый стоял у банкомата, возвышаясь над ним, как автомобиль "Хаммер" над тем недоразумением, которое тоже почему-то называется автомобилем — "Ока". Зло хмурясь, тыкал пальцем в попискивающие при прикосновении кнопки агрегата. Михаил прошёл мимо, створки дверей послушно разошлись, выпуская на холод.
Крик "стой!", раздался, когда он прошёл примерно половину расстояния от входа до остановки маршрутки. Курмин оглянулся. Человек-гора быстрым шагом догонял его, лицо его было непонятным, не злым, не виноватым, каким-то странным. Михаил огляделся по сторонам. Если его сейчас всё же начнут бить, помощи ждать неоткуда.
— Да подожди ты… — толстый был уже рядом, во взгляде не было агрессии, но и дружелюбия тоже не наблюдалось.
— Я не имею никаких претензий… — на всякий случай проговорил Курмин, загораживаясь пакетом с продуктами. Защита слабая, но за неимением Семёныча и половины магазинного персонала…
— Да нужны мне твои претензии! — буквально рявкнул человек-гора, превращаясь в того, кем он был до визита опера Чулагина. Хозяином жизни, сильным среди слабых. Курмин поёжился. Толстый смотрел на него, не зло — а как-то презрительно-уничтожающе, по барски, как на холопа, только что выкупившего себе волю, но в подсознании у бывшего владельца на некоторое время остающегося подневольным человеком.
