— Вы говорите о Наполеоне чуть ли не как о демократе. Но почему тогда он не отменил крепостное право в России?
— Он опубликовал декрет об отмене крепостничества, но не смог его реализовать, понимаете? Россию он вообще не понимал. Корсиканцы — ловкий народ, они умеют приспосабливаться. Но в случае с Россией Наполеон никак не мог уразуметь, что сопротивление ему оказывают не только солдаты, а весь народ — от мала до велика. В Европе, за исключением, пожалуй, Испании и Португалии, ничего подобного не было и быть не могло. Не говоря уже о том, что везде у Наполеона, включая Россию, скрывались шпионы. Они доставляли императору ценнейшую, адекватную информацию. Но у него было свое, раз и навсегда сложившееся представление о русских как о народе мужиков, рабов. На самом же деле русские оказались нацией патриотов. Наполеон даже не представлял себе климатическую специфику этой страны. Представьте себе, 19 октября, покидая Кремль, он сказал своим приближенным потрясающую фразу: «Это прекрасная страна. Здесь почти такой же климат, как в Фонтенбло». Через несколько недель десятки тысяч французов и итальянцев, австрийцев и хорватов, немцев и голландцев остались заживо замерзшими в российских полях и лесах… Недооценил Наполеон и царя Александра. Он держал его после лобзаний на плоту в Тильзите за младшего брата, которого можно очаровать и обвести вокруг пальца. Все оказалось ложным: Александр проявил твердость.
И вообще, Наполеон не хотел завоевывать Россию. Он надеялся, что после нескольких сокрушительных поражений, которые он нанесет русской армии, Александр покорно пойдет на переговоры, а затем совместно с Францией дружно выступит против Англии, где бы она ни присутствовала. Думаю, что, только уходя из сожженной Москвы, Наполеон осознал трагизм ситуации, в которую попал по собственной злой воле. Восемьсот тысяч солдат и офицеров практически из двадцати стран континентальной Европы вступили как захватчики на российскую землю, ушли же обратно, за границу, максимум десять процентов от этой человеческой массы. В новой истории нашего континента большего разгрома за столь короткий срок ни одно государство не знало.
— Поэтому и нет до сих пор в Париже ни одной улицы, носящей имя Наполеона.
— Зато есть улица Бонапарта. Бульвары и площади, названные в честь его маршалов и генералов… Необычность ситуации заключается в том, что французы Бонапарта воспринимают под знаком плюс, а Наполеона — под знаком минус. Как будто это два совершенно разных человека. Впрочем, в этом и кроется истина: одно дело — генерал революции, другое — военный деспот, обрекший на вымирание миллионы. Такова жизнь: именно в эпоху кризисов решаются основные задачи человечества. Государства-нации, те самые, которые возникли в Европе после войн Наполеона, больше не существуют. Они изжили себя. Вызовы, которые кидает нам время, имеют сегодня глобальный масштаб. И ответ наш на них должен быть глобальным, а не национальным.
