Шпион умирает дважды | страница 2
Под овальным нейлоновым куполом плота омерзительно пахло резиной. Из бачка бесполезного сейчас подвесного мотора, захлебнувшегося на первой же серьезной волне, то и дело подтравливал бензин. Тошнота от качки и вони вызывала спазм, тянула кишки, и это заботило больше, чем пляшущий почти у глаз пистолет в тупом ухвате сцепленных, как зубья шестерен, рук.
— За борт! — раскатывая «р», неистовствовал Рыжий, готовый раньше времени нажать на курок. — Быстро прыгай! Считаю до трех. Раз…
«Джек, или как там тебя» поудобней, насколько позволяла болтанка, скрестил на груди руки, демонстрируя полное презрение, более того, полное равнодушие к Рыжему. Он был терпелив, потому что знал истинную цену терпению, и умел ждать.
— Два…
«Джек» закусил губу, потому как едкая тошнота подступила к самому горлу, и унизиться перед Рыжим в такую минуту, стравить, как все люди, которых внезапно захватил и уж который час бессмысленно мотал посреди пучины крутой шторм, ему не хотелось.
— Ну, молись Богу, чужак: три…
II
Трижды за короткий срок он видел одинаковый сюжет и трижды вздрагивал, кляня в темноте ночи так неудачно сложившуюся ситуацию и собственную память, способную цепко ухватывать не только суть, но и мельчайшие детали, чудом не выветрившиеся из головы после всего, что произошло.
Дурацкий эпизод с пистолетом, мешая спать и копить силы для будущей нелегкой борьбы за жизнь и свободу, каждый раз назойливо, с незначительными вариациями, возвращался, и его натренированный мозг сейчас был бессилен что-либо изменить, впервые не повиновался ему, так же как и его универсальная память не способна была отторгнуть, пренебречь совершенно не нужными в данный момент подробностями вроде хрящеватого алебастрового носа Рыжего и его ржавых пигментных пятен наподобие коровьих лепех посреди ровного луга.
Рыжего больше не существовало, и о нем следовало забыть, как забывают о сношенных, еще недавно таких удобных башмаках или отслужившей срок сорочке. В конце концов, Рыжий сам себя наказал, собственной рукой подвел черту.
«Бедняга, он даже не узнал напоследок моего настоящего имени. „Джек!“ Так называют дворовых псов. Великая честь…»
Приказывая себе забыться, уснуть после растревожившего видения, он плотно сомкнул веки, ощущая глазными яблоками их припухлость и тяжесть — следствие недавнего неимоверного напряжения. Жесткий ворс казенного одеяла грубого сукна тоже не располагал к неге, натирал шею и лицо, так что он вынужден был сменить найденное раньше удобное положение, перевернуться с боку на бок. Всякое лишнее движение тянуло мышцы, причиняло боль. Но стоило убаюкать себя, погрузиться в сон, как воспрянувший из небытия Рыжий снова принимался выцеливать его лоб, тараща блеклые, выцветшие глаза на обреченную будто бы жертву, и «Джек», с трудом удерживаясь на грани яви и сна, натужно улыбался, чуть ли не вслух говоря: «Напрасно стараешься, дядя! Прежде чем взять в руки оружие, надо вначале хорошенько его изучить. Не про тебя ли сказано: „Оружие в руках дикаря — дубина“?»