Молодой граф испытал чувство острой досады. Он славился среди офицеров своего полка искусством верховой езды, умел держать в подчинении горячих и норовистых лошадей. А тут вдруг отступил перед дикой Грозой, и на ней красуется какой-то мальчишка-табунщик, да ещё в присутствии насмешника Гейнца! И он, Тибор, вдобавок рискует проиграть любимую собаку!
Он перевёл взгляд с Яноша на неукротимую лошадь, с неё — на рвавшуюся со своры Серну.
И вдруг у него мелькнула коварная мысль. Он знал о ненависти степных лошадей к собакам, о том, что на венгерских конских пастбищах не пользуются услугами собак. Гордая степная лошадь не терпит их присутствия, и, если к косяку таких лошадей приблизится бродячая собака, ей несдобровать: табун накинется на неё и убьёт. Гроза в этом отношении не представляла исключения.
Тибор недолго думая спустил Серну со своры. Обрадованная неожиданно полученной свободой, Серна встряхнулась, прыгнула, весело помахивая хвостом, и очутилась совсем рядом с Грозой. Ноздри лошади угрожающе раздулись. Она шарахнулась в сторону, собака игриво кинулась к ней. Гроза в исступлении лягнула Серну задними ногами, отбросив её на несколько шагов. Янош попытался сдержать Грозу, но, раздражённая, не подчиняясь седоку, она несла его в глубь парка. А на земле тяжело раненная, жалобно взвизгивая, лежала Серна.
Этого Тибор не предвидел. Оба Фении, отец и сын, пришли в неистовство.
— Схватить! Запороть! В тюрьму! — кричал старший Фения, гневно глядя на управляющего. — Вот до чего у вас дошло!
Обескураженный, Калиш подал знак стражникам, и они тотчас помчались вдогонку за Яношем. Тибор Фения, злобно нахмурив брови, проверил заряды в пистолете и тоже вскочил на коня. Помрачневший граф направился к гостям. Миклош спешился и подошёл к растерявшемуся управляющему:
— Дозвольте ехать вдогонку. Им не совладать с Грозой. Мальчишку убьёт и сама расшибётся!
— Скорее, скорее! — заторопил его управляющий и поспешил вслед за графом.
Иштван слышал приказ барина: «Запороть! В тюрьму!» Он не ожидал такой жестокости от графа. Правда сын заслужил наказание за то, что не справился: поморить голодом, продержать взаперти, можно и уши надрать… но подвергнуть парня такому позору — заточить в тюрьму, высечь… Нет, это наказание было несоразмерно проступку.
Обуреваемый одним только желанием спасти сына Иштван вышел вперёд, когда граф проходил мимо за гонщиков:
— Ваша милость!..
— Ты?.. Чего тебе?
— Прошу милосердия для сына… — продолжал смиренно Иштван.
