На вокзале Якоб вдруг с удивлением спросил себя, отчего похороны устраивают только теперь, спустя три недели после гибели Роберта. Время пролетело быстро, Якоб встречался с Изабель раз пять или шесть, не больше, но эту ночь она провела у него, в его постели, и еще спала, когда он выскользнул на улицу, чтобы ехать на вокзал.
День был дождливый, неприятный. Якоб пошел в вагонное бистро, наклонился у окна, разглядывая серый и ровный пейзаж, пил кофе, курил. На кладбище будет холодно, но может ли быть день хорош для похорон в тридцать три года, а раз нет тела, то и гроба, наверное, не будет, и могилы, а только камень и проповедь. Делать ничего не надо, только выразить соболезнования родителям, соболезнования от всей конторы, да возложить заказанный по телефону венок туда, где нет могилы. Затаить дыхание в надежде, что с Робертом их соединила и теперь разъединяет случайность, совпадение, что это не подмена, незримое пересечение двух линий, невидимое, как та точка, где параллели все же сходятся. Но вот они опять разошлись, думал Якоб, отдаляются друг от друга крошечными шажками, которые не измерить. Отныне пересечение невозможно. Пейзаж угнетал его, как подступающая тошнота. «А чем ты ему обязан?» — спросил Ганс, когда Якоб рассказал о предстоящей поездке на похороны. Показались первые дома, перрон, опять дома, окруженные садиками. Вот бы ему тогда согласиться с предложением Ганса поехать вместе.
День выдался дождливым и ветреным. Вопреки здравому смыслу — вот он, гроб, вот она, могила, над которой сгрудились участники траурной церемонии, бросая в пустоту пригоршни земли и убеждаясь на ощупь в том, что обрушилось на них три недели назад. Родители Роберта стояли рядом с холмом свежей, только что выкопанной земли, но руки никому не подавали. И не следили за тем, как люди снова выстроились в процессию под водительством священника, и только раз подняли головы, одновременно и испуганно, уставились на Якоба, на его потемневшие от дождя волосы, будто снимая с него мерку, почувствовал он, будто желая запомнить навсегда, что они потеряли.
«Некоторым образом, — сказал он Гансу в тот единственный раз, когда они говорили о смерти его матери, — смерть — это перемена имущественных отношений. Все принадлежавшее покойнику переходит во владение других, причем само имущество — лишь малая часть этого. Следующее — тело, оно принадлежит тем, кто его гримирует или нет, выставляет для прощания или нет, хоронит или сжигает. А потом другие забирают себе то, о чем покойный думал, на что надеялся, что пережил, даже его воспоминания вскоре становятся достоянием близких, как знак их любви, их собственных воспоминаний. По мне, лучше всего — если меня забудут сразу после смерти».
