Можно было видеть лишь потолок кумирни, такой же далекий и темный, как небо позднего вечера, но без малейшего намека на звезды. И она смотрела. Смотрела во все глаза, потому что не была способна заставить шевелиться даже собственные веки. Тело перестало подчиняться своей исконной хозяйке. Если бы оно еще и перестало чувствовать…
Раз за разом Тиррис пронизывала дрожь, удивительным образом совпадающая своими пиками с тем, как взвывал время от времени хор прибоженных, и в такие мгновения чудилось, что плоть вот-вот разорвется, ведь ее тянут в две совершенно разные стороны. Мнут, как тесто, то сдавливая, то растягивая. Неужели потом последует огонь печи?
Но нет, вместо жара пришел холод. Стылый покой каменных плит, жесткой постелью подложенных под измученное тело. Песни без слов, должно быть, оборвались намного раньше, потому что, когда прибоженная поняла, что вновь владеет собственным телом, в кумирне царила настоящая, а не поддельная тишина. И точно так же тиха была отныне и навеки плоть Тиррис, еще совсем недавно изнывающая от боли. Но та боль словно позволяла чувствовать жизнь во всей ее полноте, а наступивший смиренный мир больше походил на…
– И не всякий выносит.
Слова торговца прозвучали с заметным сожалением, так, будто он все это время слышал мысли Тиррис, и не просто слышал, а присутствовал с ней там, в прошлом. Каждый час. Каждый вздох. Но, конечно, это было всего лишь наваждением. Туманной дымкой, ненадолго повисшей над прилавком с тугими шелковыми рулонами. А еще одна дымка, впрочем, вполне осязаемая, вдруг опустилась на плечи прибоженной.
– Позвольте сделать вам подарок. Не знаю, разрешается это или нет… Неважно. Вы достойны той красоты, которую так тонко чувствуете.
В первый миг Тиррис пожалела, что принятый обет не позволяет произнести даже нескольких слов в благодарность, но тут же поняла: сказать нечего. Нахлынувшие воспоминания принесли с собой все что угодно, только не слова. Чувства. Образы. Ощущения. И разве этого мало, чтобы быть частью мира, в отличие от людей изначально лишенного дара речи?
Если бы прибоженная нашла в себе силы спросить, Логр Тори подтвердил бы: не мало. Скорее, больше чем нужно. Язык очень часто лжет, чувства – почти никогда.
То было странное желание. Искреннее, горячее, почти отчаянное, но все же странное. Как можно по доброй воле вдруг взять и захотеть чувствовать чужую боль лучше своей собственной? А вот ученик лекаря раздумывал недолго, когда наставник в сердцах отругал его за пренебрежение к нуждам больного. К нуждам старика, в теле которого доживал очередной век демон.
