От старости у него сильно тряслись руки, но стрелял он все-таки лучше Алексея Иваныча и после особенно удачного выстрела говорил:
— По-нашему, по-армейски, — вот как… а как по-вашему?
— Кажется, есть особые какие-то дуэльные револьверы… есть? — спрашивал его Алексей Иваныч.
— Конечно, непременно есть, мой дорогой: пистолеты… на один заряд.
— И как их… в каждом городе достать можно? Конечно, где есть магазин оружейный…
— Ну, само собою разумеется, наверное… Хоть две-три пары да есть: на любителей.
Потом, к случаю, он вспоминал, какие были стрелки в его батальоне:
— В этом отношении у меня знамя высоко держали — о-о!.. На офицерской стрельбе даже, — у кого пять пуль в мишени или четыре, — я всех обхожу по фронту. «Спасибо, капитан. Спасибо, поручик…» Но три пули — это уж нет, — позор и стыд… У меня в третьей роте чудеса делали: из старых солдат без значка ни од-но-го!.. По шестидесяти пуль в колонну залпом на тысячу пятьсот…
— Да, это хорошо, — рассеянно поддерживал Алексей Иваныч.
Вскоре Алексей Иваныч исчез: и агент пароходства, и пристав, сам всегда провожавший на пароход лодки, озабоченный жуликами, и Павлик даже, и Добычин — знали, куда он поехал ночью. Но собрался он как-то неожиданно, еще за час до отъезда не думая, поедет сегодня или нет. Наскоро захватил маленький чемодан, бурку и вдруг пошел своим суетливым шагом через Перевал, когда уже сияли перед самой пристанью цветные огни: на мачте — зеленый, на левом борту — красный, на правом — голубой. Думал было уехать незаметно и не мог, конечно.
Ночь была тихая, спать не хотелось, да и очень беспорядочно было на душе. Бродил по палубе, по привычке во все вглядываясь: в бочки с маслом, в ящики с поздними фруктами, в рогожные тюки с размашистыми надписями и скверным запахом.
На палубе, в теплой близости трубы, спало несколько человек простонародья и грузин, и когда Алексей Иваныч остановился около них, всматриваясь и обдумывая каждого, поднялась какая-то лохматая старая голова и проговорила не спеша:
— Как благий, той ночью спить, того, как ночь, у сон клонить… а злодий, — вин встае и ходе.
— Что-что? — удивился Алексей Иваныч.
— Злодий, кажу, — злодий… вин ночью встае и ходе.
Алексей Иваныч даже пощупал рукой фуражку, — есть ли на ней инженерский значок и кокарда, и повернулся к фонарю так, чтобы старику их было отчетливо видно. Потом вздохнул и проговорил кротко:
— Спи, дурак.
Потом он подумал, что едет он только затем, чтобы отомстить Илье. Может быть, старик это самое и угадал (кто их знает, этих стариков, что у них за чутье?), угадал, потому и сказал о нем: злодий… Ночь была светлая, и берег прозрачно чернел, и дрожало над черно-серебряным морем такое множество звезд, что было страшно.
