Ни один земной владыка так горделиво не принял бы отдаваемых ему почестей, как принял их Петр Матвеевич от унижающихся бедняков.
— Поняли ль теперь мою-то науку, а? — строго спросил их Петр Матвеевич после окончания поклонов.
Все замялись и молча робко посматривали друг на друга.
— Как же я теперь должен торговаться-то с вами, ведь вы таперя во-о где сидите у меня все! — произнес он, показав им сжатый кулак. — Захочу я — и сыты будете, не захочу — и будете помнить, каково с Петром Матвеичем шутки шутить! Три гривны с пуда на свал, а-а? — И, весь избоченившись, он прищурил глаза и, медленно отбивая такт ногой, смотрел, какое впечатление произвела на них речь его.
— Не пужай хошь для бога-то! — ответил ему Парфен Митрич, заискивающим взглядом смотря на него.
— А не пужаю если, и отдашь?
— Отдашь, а-ах, и разоришься, да отдашь! — согласился он.
— Почувствовали таперя, что я такое?
— Пожалуй, что почувствовали, а-ах, чтоб ему… эфтому Ивану Николаеву. Ну-у, будем помнить, почувствовали! — снова повторил он.
— И помни, я вот и разорить тебя могу, а не зорю… душа есть… я вот тебе полтину даю, снисхождение, ли?
— Снисхождение, дай тебе господи, а все бы, души-то во спасенье, семь гривенок положить бы надоть, а?
— Рубь не хошь ли?
— Не дашь ведь рубля-то, так только язык точишь, а помолились бы а-ах как! И денно бы и нощно на молитве!
— Ну, молитвы-то энти до другого разу запаси, а ноне и за полтину благодарствуй.
— И за семь бы гривен помолились, и ей-богу. Мало полтины-то, сизый. Дыр-то много, попробуй-ко заткнуть-то их все из полтины, для бога-то хоша положь семь гривенок…
— Каждому-то для бога расточать, и кармана не напасем, а мало тебе — я и не навязываюсь. От щедрыни бог ослобонил, ешь ее сам! — И, отвернувшись от них, Петр Матвеевич монотонно забарабанил по столу.
— Не человек ты, однако! — всплеснув руками, произнес Парфен Митрич.
— Обознался… Самый по образу и подобию…
— Не умолишь тебя никакой слезой…
— И не утруждайся… Не икона! Добр ли я вот, по вашему-то понятию? — спросил он после непродолжительного молчания, искоса поглядывая на них.
— Взыщи тебя, господи! Одно слово.
— Я вот не разоряю, я вот шесть с пятаком надкидываю, довольно ли?
— Не далеко уж до пятачка-то: надбавь, с добродетели-то сжалься! — ответил ему Парфен Митрич.
— И все вы в бесчувствии! Все мало!
— Нужа, родной, а-ах, нужа! Нашему брату и копейка дорога, не токмо пятак!
— А ко мне, по-твоему, пятаки-то сами в карман плывут, а?
