— Над бедностью-то и глуми. Богатый-то завсе сам себе господин, его никто, не тронет! Ты вот наживи-ко капиталу, так и тебе всякий за твой ум честь отдаст, и ты будешь вразумлять… Поколь кто беден, так его вводи в чувство-то, в покорность-то, в покорность-то в эту!
— Покорились уж, плачем! Чем ругать-то, ты б слезы-то наши уте-ер! — ответил ему Парфен Митрич, в голосе которого действительно слышались слезы.
— Плакущим-то всем не утрешь — много их на белом свете слоняется!
— Ну, горше-то мужика…
— И энто слыхивали! — прервал его Петр Матвеич. — А ты поновей чего ни на есть скажи, куда вот ты, к примеру, с рыбой-то?
— К тебе одно пристанище!
— А-а… стал… быть, спесь-то повылезла, вспомнили, как и у Петра Матвеева дверь отворяется, а раньше-то вы и плевать на нее не хотели: что ж я теперь должен с вами-то сделать, а?
— Облагодетельствуй!
— По писанию, стало быть, добром за зло, а?.. Кланяйся вот в ноги, и облагодетельствую. Мне вот и не надоть вашу-то рыбу, а снизойду и куплю!
— А-а-а-ах, братец, снизойди… Сделл-милость!
— Я нешто с тобой из одной утробы-то? — строго спросил он обмолвившегося Парфена Митрича.
— К слову, не погневись!
— Ты оглядывай свое-то слово. Я с тобой вот, то ись, и на одну-то половницу не стану! Ты кто есть?
— Хрестьянин!
— А я купец, гильдию ношу… почет… так могу ль я с тобой равняться-то? Я вот и разговариваю единственно по доброте!
— Пошли тебе господи!
— Погляжу, как вы укротились духом. Кланяйтесь-ко!
И он горделиво посмотрел на них, вытянув вперед ноги.
— Поклонимся, братцы, что ж? — обратился Ермил Васильевич к остальным стоявшим за ним крестьянам. — Снисходит к нашей-то нужде, пошли ему господи.
Все молча замялись с ноги на ногу, кое-кто почесал в затылке, а у иного непроизвольно вырывался тяжелый вздох.
— А ты как рыбку-то у нас, по какой цене возьмешь? — неожиданно спросил его Парфен Митрич.
— Ты допрежь себе снисхожденье-то вымоли, а не об энтом разговаривай: твоей-то рыбы мне и не надоть, я исшо об энтом подумаю, купить аль нет, слыхал ли?
— Ты уж сделл-милость, не обидь.
— Энто уж мое дело, подумаю!
— Будь по-божьи друг. Я и спросил-то боле, чтоб, значит, за один поклон обстоять!
— А-а, дважды-то не хошь?
— Прикажешь, и дважды поклонишься, ничего не поделаешь. И низко тебе это кланяться-то?
— По щиколку![5]
— Поклонишься и по щиколку, ничего не поделаешь, — как бы про себя с раздумьем произнес Парфен Митрич. — А-ах, Иван Николаич, уготовил иго, а все бы о цене-то, друг! — промолвил он. — Ну да уж поклонимся, братцы, поклонимся! — произнес он, обратившись к толпе так же, как и Ермил.
