Он подошел к ней и тронул за плечо.
— Подождите день или два. Мне нужно все обдумать. — Эта рука, легшая на ее плечо, напоминала руку отца или мужа. Ее решимость поколебалась, и она тут же забыла пугающий взгляд, брошенный на нее другим, чужим Тревором Найалом. Она думала только об одном: он мой друг, и я не должна обижать его.
— Извините, — сказала она, — но я должна идти. Должна. Впрочем, я подожду.
— Зачем вам идти туда? — спросил он. — Господи, что вы там надеетесь разузнать?
Она молчала, не в силах открыть ему то, в чем не могла признаться даже самой себе. Он рассеянно похлопал ее по плечу и ушел.
Но Стелла не унывала. Она твердо решила рано или поздно отправиться в Эолу. Это казалось ей не только необходимым, но и неизбежным. И, когда в тот же день к ней явился Хитоло и спросил, можно ли ему пойти вместе с ней, она ничуть не удивилась. Он ждал ее на улице, усевшись на корточках в тени казуарий. Она заметила его, только когда он поднялся и нерешительно двинулся к ней.
— Миссис Уорвик. Извините меня.
— Хитоло?
— Вы собираетесь в Эолу, миссис Уорвик.
— Откуда вы знаете?
Он смотрел на нее без всякого выражения. Хитоло не мог ответить ей. Это было словно наитие, и он лишь посмотрел на нее непонятным взглядом, столь присущим людям его расы, когда от них требовали объяснить что-то такое, о чем они знали с рождения.
И Стелла поняла.
— Наверное, скоро, — сказала она.
Он улыбнулся. Его глаза блестели.
— Миссис Уорвик, когда вы пойдете, возьмите меня с собой, — тихо сказал он.
— А вы не боитесь вада?
Он снова улыбнулся и покачал головой.
— Не боюсь. Пурри-пурри — это выдумки, синабада. — Глядя на нее, он ждал ответа. Потом вяло взмахнул рукой. — Возьмите меня, миссис Уорвик, я покажу дорогу.
Он предлагал ей сделку. Стелла согласно кивнула.
— Хорошо, Хитоло.
Наутро Вашингтон поднялся в шесть часов. Ночью он почти не сомкнул глаз и теперь, нащупывая свой халат и тапки, чувствовал себя слабым и изнуренным. Комната плясала перед глазами, и, чтобы удержаться на ногах, ему пришлось ухватиться за дверь. Рассвет еще не позолотил небо, и маски, собачьи зубы и белые бутыли сияли призрачным зеленоватым светом. Свежий прохладный утренний ветерок шевелил тростник на крыше. На этот раз Вашингтон не испытывал страха. В его сердце, переполненном ненавистью, не было места этому чувству.
— Что ж, хуже и быть не могло, — пробормотал он. — Коибари! Коибари!
Коибари не отзывался. Вашингтон вышел за дверь и снова позвал, но в домике прислуги по-прежнему было тихо. Вашингтон сам зажег примус и набрал воды в чайник. Руки его тряслись.
