— Ого! — только и вырвалось у Шепке.
И было с чего. На снимках была запечатлена вчерашняя оргия. Одно фото было особенно примечательно. На нем был изображен убийца английских эсминцев собственной персоной, на плечах у которого сидела одна из вчерашних девиц и хохоча лила тонкой струйкой шампанское себе на ляжку, это шампанское самозабвенно слизывал герой Кригсмарине. Единственное, что было на девице из одежды — фуражка Ройтера.
— А-пиз-де-неть… — по слогам проговорил Шепке. И вытер полотенцем испарину со лба. Веселость его мгновенно улетучилась.
Ройтер еще, похоже, не понимал, что же случилось. Он тупо вертел фотографии. На некоторых, да, можно было увидеть спину валяющегося у батареи отопления Кречмера, но это просто чья-то спина, даже не видно толком, в чем он одет, просто «какой-то моряк»… Шепке, опять же, в тени и смазан. Лица не видно. Ройтер же представлен во всей своей красе. Значит, кто-то успел их вчера запечатлеть! И как быстро сработано. 10.00 уже все проявлено и отпечатано…
А ведь вот он — настоящий конец карьеры! Колбаса, доносы — все это детский лепет по сравнению с этим. Попади такие фотографии англичанам — их бы пропаганда оторвалась по полной… И для него вся эта история выливается в штрафбат как минимум. Но что куда хуже — это может докатиться до Анны, и тогда уже капут на все сто. Она не примет его уже никогда, все, все, что он с таким трудом выстраивал, вымаливал прощения по маленькому шажку, все в одночасье превращается в ничто, и нет пути назад… Он уже почти слышал ее голос с оттенками металла. Что-то вроде «Горбатого могила исправит!..» Сильный шаг со стороны врага, если это, конечно, враг… Но если не враг — то кто?
Первым из шока вышел Шепке.
— Стоять, сука! — завопил он и бросился за мальчиком.
Глава 13
ИЗУМРУД ПРОДОЛЖАЕТ ПУТЬ
Из всех вечных вещей любовь длится короче всего.
Ж. Б. Мольер
Анна Демански никогда не плакала. Во всяком случае, никто из близких такого не помнил. Ни в детстве, ни в ранней юности, ни даже когда трагически погибла ее старшая сестра. Печальные события в жизни она переживала без видимых эмоций, со стойкостью, которой мог бы позавидовать иной командир подлодки. Единственная ахиллесова пята — был маленький Ади. (Ну а как еще должны были назвать мальчика — голубоглазого блондина — в Берлине 37-го года!) При внешней сдержанности и даже холодности она опекала его, как волчица единственного детеныша. Безусловно, это был главный мужчина ее жизни. Когда речь заходила о сыне, она, обычно колкая и хмурая, преображалась, в глазах появлялся огонек, и на лице — некоторое подобие теплой улыбки. Улыбка у нее была очень выразительная, одного движения губ хватало для того, на что у поэта эпохи романтизма ушли бы целые литры чернил. Ее улыбка могла быть насмешливой, презрительной, уничижительной, довольной, довольной с оговорками, но теплой — только с сыном.
